Лёлишна из третьего подъезда

– Но я ещё не успела ничего сказать!

– И не надо! – радостно посоветовал дедушка. – Не надо ничего говорить. Идёмте спать… Почему вы оба молчите? Почему вы, Эдуард Иванович, молчите?

– Я собираюсь идти спать, – ответил Эдуард Иванович, – завтра у меня утренняя репетиция. А о нашем разговоре Лёля расскажет вам сама. Спокойной ночи.

И он ушёл.

– Может быть, и мы пойдём спать? – спросила Лёлишна.

– Что ты! – со вздохом отозвался дедушка. – В таком состоянии… Что ты задумала? И почему ушёл Эдуард Иванович? А! – Дедушка хлопнул себя ладонью по лбу. – Ему стыдно смотреть мне в глаза! Да?

– Пожалуйста, не стукай себя так сильно, – сказала Лёлишна, – голова заболит. Эдуард Иванович ушёл потому, что считает меня взрослой. И ещё самостоятельной. Он говорит, что я сама могу решать сложные жизненные вопросы.

– Понятно, понятно, – дедушка попытался усмехнуться. – Ты самоСТОЯТЕЛЬНАЯ, а я, выходит, самоЛЕЖАТЕЛЬНЫЙ?

– Извини, нисколько не остроумно. Тебе надо сначала успокоиться, дедушка. А потом мы с тобой поговорим.

В конце концов, дедушка согласился лечь в постель. И не успел он снова начать разговор, как Лёлишна тихонько запела:

А в январе – январь, 
В феврале – февраль, 
В марте – тоже март, 
В апреле – апрель… 

И где-то в ноябре дедушка заснул. А Лёлишна ушла на кухню, села у окна.

Уже начинало светать.

Да, Эдуард Иванович сказал, что она уже – не по годам – взрослая, самостоятельная, может решать сложные жизненные вопросы.

И предложил ей стать его ученицей.

Совмещает же Эмма учёбу и работу в цирке! Но – дедушка. Он не может переезжать из города в город.

А в ушах Лёлишны звучал цирковой марш; стоило закрыть глаза, как она видела залитую ослепительным светом арену…

И если Лёлишна сейчас заплакала, то никто не видел. 

И вот выдающийся фокус Григория Ракитина! ТАКОГО ЕЩЁ НИКОГДА НИГДЕ НЕ БЫЛО! ПРЕДПОСЛЕДНИЙ НОМЕР НАШЕЙ ПРОГРАММЫ!

Во дворе дома, где жили Владик с Ксенией Андреевной, с утра появились незнакомые люди.

Они приехали на нескольких грузовиках и автобусах.

А в кузовах были всякие диковинные вещи: какие-то мачты, колёса, разноцветные бочки, разноцветные доски…

– Что такое? – спросила Ксения Андреевна.

– Не знаю, – сказал Владик, хотя и знал, в чём тут дело, но обещал до поры до времени ничего не рассказывать маме.

А я вам сразу объясню. Незнакомые люди протянули через двор огромное полотнище. На нём было написано:

СЕГОДНЯ ЦИРК ШАПИТО

даёт в этом дворе представление в двух отделениях

для Ксении Андреевны Красновой.

Начало в 17 часов.

Приглашаются все!

Придумал это, как вы уже догадались, Григорий Васильевич. Он рассказал своим друзьям-артистам о Ксении Андреевне, и они согласились участвовать в представлении.

Сами понимаете, что народу собралось видимо-невидимо.

Сидели даже на крышах.

Заполнили все балконы.

И дело не в том, что представление было бесплатным. Дело в том, что оно было необычным.

Конечно, не все номера удалось показать. Например, никак нельзя было привезти львов. Но всё остальное – почти как в настоящем цирке, а может, ещё и интереснее. Вместо звонка – колокол.

Бом!

Бом!

Бом!

Оркестр заиграл марш.

Вышел ведущий и сказал:

– Сегодня мы выступаем в необычной обстановке. Необычен сегодня и повод для нашего выступления. Представление мы посвящаем Ксении Андреевне Красновой, которую многие из вас, вероятно, знают. Из-за болезни она не смогла прийти к нам в цирк. Мы пришли к ней!

Тут вышли все участники программы и хором сказали:

– Салют, Ксения Андреевна!

– Ура! – закричали все зрители.

Ксения Андреевна сидела в кресле, которое вынесли на балкон.

– Итак, – сказал ведущий, – первым номером нашей программы…

И началось представление.

Почти каждый номер приходилось повторять – так здорово аплодировали зрители.

А после представления устроили танцы.

А мальчишек и девчонок катали на Аризоне. Весело было! Всегда бы так! 

И вот – ПОСЛЕДНИЙ НОМЕР НАШЕЙ ПРОГРАММЫ!

Вечерами, когда Эдуард Иванович был в цирке, ребята собирались у Лёлишны. Они играли в лото и домино, в «морской бой», а больше – спорили.

То есть не спорили, а ругали Лёлишну.

– Обзываться нельзя! – негодовал Виктор. – А то бы я тебя обозвал знаешь как?

– От такого дела отказываться, – вторил Владик. – Да если бы меня он взял! Я бы от радости выше дома подпрыгнул!

– Мне вот дрессировщиком быть нельзя, – мрачно говорил Петька, – я и на арене уснуть могу. Да и самого меня ещё несколько лет дрессировать надо.

А дедушка сидел весёлый-весёлый, изредка произносил:

– Ничего, ничего, всё будет в ажуре-абажуре.

Вечером пришёл Горшков.

Сначала ребята его даже не узнали: он был в штатском.

Настроение у него было мрачное и чуть-чуть злое.

– Ерундистика получается, – сказал он, молча выпив четыре стакана чаю без сахара. – Сплошное безобразие.