Лёлита или роман про Ё

Сегодня, например, вернувшись в лагерь, Антон попал в прачечную: служившие им стенами кущи были увешаны пахнущим тиной свежеотжатым бельём. Лёнькины штаны с рубашкой и трусы в горошек не напрягали, как и платьишко Томкино. Но вот оба предмета её исподнего гардероба, распяленные прямо под носом, особливо лифчик кружевной — это уж, извините, напоказ, это чистой воды вызов.

А секунду спустя Антохе открылась и суть провокации: Лёньки поблизости не наблюдалось, зато Тамара наличествовала во всей красе.

Ну как во всей — фрагментарно. Что и добивало, ибо прав классик: не щека манит — манит пушок поверх ланит. Соль любого дефиле не в косолапящих перед глазами худышках на долгих ногах, а в том, что на каждой худышке хоть по лоскуту, а имеется — именно они, а не шестьдесят на девяносто дразнят взор. Выпусти этих дылд хоть раз голышом, и идея подиума умрёт раз и навсегда. То же и со стриптизом: главное — чтобы было что снимать.

Наша прачка толк в неглиже, похоже, знала. И знаниям этим нынче пришёл черёд внедрежа. Верх её бёдер прикрывало подобие юбчонки от что ни на есть кутюр: нечто легкомысленное из листьев лопуха и, кажется, папоротника, порхающих при малейшем движении почище клёшика Монро на знаменитом снимке. Аналогичного же свойства зелёный топ был призван сокрыть давно уже превратившуюся в притчу во языцех грудь развратницы, но с задачей своей справлялся хуже нижнего аксессуара.

Просто не смотри! — подсказал я Антохе.

Попробую, — поблагодарил он и велел себе не смотреть.

Вот только велеть-то себе ты можешь что угодно, а глаза не обманешь: глаз — он на то и даден, чтобы видеть. И он, подлец, видит, сколько ты его в сторону ни отводи, и одна на него при таком раскладе управа — выколоть к лешему! но их всего два и оба жалко…

«Вам ничего не постирать?» — ангельски прокурлыкала соблазнительница, сделав акцент на «вам», выбранном в качестве утончённого оскорбления. «Спасибо, — вежливо парировал Палыч, — мы уж как-нибудь сами». «Ну, сами так сами, кушайте вон тогда» (Томка была откуда-то с-под Белой Церкви, и все эти кушайте, шо да це придавали её разбитному образу дополнительного шарму). Предложила, облизнулась и зачастила дебелыми белыми ножищами прочь. И засопранила: Лёнябегисюдакорми-и-итьбуду…

Ага! Грудью! — чуть не тявкнул вдогонку мой саркастичный многотерпец. А хлопчик мчался уже навстречу прелестнице — бездумно счастливый и в точно таком же набедренном недоразумении. «Ну вот мне ещё осталось фиговый листок на хрен прицепить и полный комплект», — подумал Тоха, и взгляд его снова упёрся в застиранный гипюр на кусте…

Вытворять понемногу принялась и Лёлька. Она возвращалась всё позже, а в последнее время завела моду не появляться до самого утра. Выговаривать было нечего, и я не выговаривал — да пусть себе течёт, как течёт, если уж потекло…

Так и теперь: проснулся среди ночи, увидал, что постель снова не разостлана, слез с печи и понёс нужду до ветру. Однако в сенях тут же перехотелось: услыхал голоса.

Ворковали мои голуби негромко, и слышал я через слово. Видимо, Тим проводил сестрёнку до крыльца, да, видимо, засиделись. Видимо, он обнимал её — прохладно ж. Ну и, видимо, вообще…

То есть, что от меня требовалось: порадоваться и двигать назад (ну не переться ж мимо, типа, продолжайте-продолжайте, я щас, надо мне). Вместо же этого я присел на первый попавшийся мешок и обратился в слух. Совесть дёрнулась было, но я послал её туда, откуда возвращаются не скоро. Надоело додумывать — хотелось подстрочника. А побыть джентльменом ещё успею.

Ну, и чего там у вас? Я чувствовал себя юным Хокинсом, залезшим лунной ночью в бочку из-под яблок…

— А ты это серьёзно говорил?

И что же это он ей такого наговорил, интересно?

— Когда?

Умница, Тима. Почаще уточняй, а то тут не все догоняют.

— Ну там, за озером… Когда на муравейник наткнулись…

Да уж: сразу всё на свои места встало…

— Конечно, серьёзно.

Она помолчала.

— А ему сможешь повторить?

— А ему-то зачем? Это нас с тобой одних касается.

Ясненько. Цветочно-конфетный этап в разгаре, и в чём-то там он ей там давеча признался. А она, вишь, желает, чтобы по уму, на семейном как бы совете. Так держать, девонька! Нам ведь, патриархам, только дай волю, уж мы…

И тут ухо уловило настойчивое Лёлькино «Не надо!».

Ах ты, батюшки! Вот он, классический цугцванг. И что теперь?

Вариант первый: выскочить и гнать настырного донжуана пинками — тебе же сказано: нет, чего непонятного? Со всеми вытекающими вариантец. С окончательным переходом войны из холодной фазы в горячую… Вариант другой: валить под простынку и делать вид, что засыпаю и ничего не слышал, пусть сами разбираются, а утром прятать глаза, оправдываясь тем, что если уж кричала, кричать надо было погромче. И поконкретней: «Помогите!» или что-то вроде того.

В общем, я склонялся уже к плану А, и от него меня спас Лёлькин же шепот:

— А потому что он ясно сказал: не ходите!..

Дальше Тимкино невнятное бормотанье, и опять она:

— Ну давай тогда утром так прямо и скажем…

— С какой стати?.. Он же ходил, почему нам-то нельзя?