Лёлита или роман про Ё

— А ты сам подумай: зачем какое-то слово? Ты бы на его месте что — спрятался и ждал?..

— Я-то? Да боже упаси.

— Ну и вот…

— И больше, значит, не объявлялся?

— Кто?

— Дед Пыхто! Пёс, конечно.

— Нет.

— Ну, тогда да… Тогда с концами…

И давая понять, что дознание окончено, я повернулся на бок и даже изобразил храп.

— Ну хорошо, — прозвучало в спину, — давай по-другому объясню. Просто я тебя выбрала. Чего непонятного-то?

Я повернулся.

— Извини, не расслышал: ты меня что?

— Выбрала, — повторила моя Лёлита, не моргая.

И тут, господа, натуральная немая сцена…

Когда взрослый ребёнок, который тебе ещё и племянницей доводится, говорит, что ты её выбор: тут увольте. Срочно даёшь немую сцену!

И полрюмки корвалолу впридачу.

— Тебя ещё раз ущипнуть или как? — поинтересовалась она, дождавшись, пока ехидная ухмылка окончательно сойдёт с моей растерянной рожи.

Вот когда я пожалел, что трубочка моя аля-улю…

Спектакль — вернее, то, что я полагал спектаклем — отменился. Кулисы испарились, сцена рухнула, и львы-гуси-олени разбежались-разлетелись кто куда, потому что от Чайки моей пахнуло жизнью. Да такой, что дайте сюда, Костенька, ваш жакан — пойду сам застрелюсь.

— Ты… Ты! — я не понимал, воплю уже или всё ещё шепчу: я оглох и не слышал себя. — Ты соображаешь вообще? Выбрала она… Казнить нельзя помиловать!.. Да кто ты такая, чтобы выбирать?

— Кто я? — Лёлька продолжала буравить меня невозмутимым взором. — Женщина.

— Ах вон оно как…

На дворе опять матриархат. Причём давно уже, третьи сутки. А ты опять не заметил.

— И чего теперь, — вопросил я, хуже, чем сдался.

— Ничего. Мир будем спасать. Сам же говорил.

— Я говорил это вам — вам обоим.

— Ну, мне-то лучше знать, с кем я его спасу.

— Да почему же это тебе-то лучше?

— А что, когда-нибудь по-другому было?

Так. Ещё раз стоп. А ну-ка успокоились…

Найди слова, старый хрыч. Найди слова и сейчас же приведи её в чувство. И себя заодно.

— Стоп. Успокоились.

— Да я в порядке.

Конечно в порядке… Посмотри-ка: она в полном, в идеальном даже каком-то порядке. Это ты в нокауте.

— Щас, подожди… Я только слова найду… Допустим… допустим, ты действительно женщина…

— Без допустим.

— Хорошо, без допустим… Ты — женщина… Отлично!.. И допустим, право выбора действительно за тобой…

— А за кем же ещё?

— Ну да, всё правильно, за кем же…

— Ну…

— Да не ну, а но! Это плохой выбор, Оленька.

Браво, хрыч, ты нашёл их! Искал, искал и нашёл. Вот где ты действительно незаменим, так это там, где нужно быть убедительным. Гляди: сейчас она захлопает ресницами, поймет, что дурака сваляла, и побежит Тимку возвращать. Спорим?..

— Плохой, да? — и она действительно захлопала.

— Самый плохой.

— Из целых двух вариантов?

— Именно!

— Блин! Ну почему всегда так?..

Теперь стебалась она. Меня затрясло:

— Да ты вообще понимаешь хоть, чего натворила, мелочь пузатая?

— Спасибо…

— При чём здесь спасибо, думать же надо сначала. Какой со мной к чёртовой матери мир? Я дед давно. У меня внуки вон уже…

— Были. Когда-то. До того как сюда попал.

И тут же осеклась:

— Ой, прости! Ну пожалста, не злись, я ведь тоже с самой зимы о маме не вспоминала…

И встала.

— А о папке? — вот зачем, спрашивается? зачем? кто тебя вечно за язык тянет?

— А чего о нём вспоминать — ты же всё время перед глазами.

И я испугался. Сейчас разревётся, и я опять прижму её к себе — большой и как бы сильный — маленькую и вроде бы глупую. И буду прикидывать, как бы это по-

деликатней нос-то ей утереть. Чтоб без двусмысленностей. А от таких мыслей двусмысленности как раз и возникают, мне ли не знать?

Да что же ты делаешь-то со мной, девочка моя?

Но она даже не всхлипнула. И кто кого держал за руку и пытался успокоить, ещё вопрос…

— …нет, а ты подумала, что с ним будет?

— А чего будет? Пропасть-то уж он, в отличие от тебя, точно не пропадёт.

— Сплюнь. Раз двести.

— Да не пропадёт он. Он злой… Чего ты как смотришь? Он всегда злой был. А теперь вообще озверел, наверно. А звери умеют устраиваться…

— Ох, Лёленька, такой я тебя не знаю.

— Значит, узнаешь ещё, какие твои годы…

Вот тебе, дядюшка, и неравнобедренный треугольник. Слишком долго вы с Тимкой притворялись, что его нет. Притворялись, конечно, с самыми благими, во избежание как бы. И даже по рукам ударили: голуба наша пацанка ещё, пусть вон растёт покуда.

А голуба устала ждать и взяла ответственность за все три судьбы на себя. Одного выбрала (пляши, чего разлёгся-то?), другого в изгнание отправила. Каменный век какой-то!..

И я представил, что не Тимке, а мне было бы велено отвалить, и это я чапал бы сейчас куда глаза глядят. Куда? Зачем? Почему, наконец?.. Я бы не знал.

А он — знает?..

— Да не беспокойся ты, — ответила она, точно подслушав. — Он уйдёт далеко-далеко, построит себе шалаш типа нашего, помнишь? Охотиться станет.

— Так он что, ружьё забрал?

— Нет. Я предлагала — отказался. Лук взял, стрелы, копья свои старенькие собрал, а карабин оставил… Ну и… это же ненадолго!.. Я сказала, чтобы он возвращался. Не сейчас, потом, месяца через два. Сказала, что как ты поправишься, мы сразу и уйдём… Или нет?

Я не сдержал улыбки.