Лёлита или роман про Ё

Какой к дьяволу язык — я просто вижу бога!

И тут же подтвердилась одна из самых, пожалуй, страшных догадок: она всегда та же самая!

Женщина. Всегда. Одна…

Их может встретиться на твоём пути целая дюжина. И две. И больше. И ты можешь всякий раз верить, что счастье — истинное, долгожданное, выстраданное и заслуженное счастье — вот. И говорить ей, новой, ещё незнакомой, люблю, как будто в первый раз, будто позабыв, что уже говорил его тем, другим, до неё, говорить, как никогда прежде веря, что теперь вот действительно — люблю. И уж тем более веря, что это — последнее, что никого уже больше не надо. Вот же она! какое ещё может быть потом? зачем? И ты шепчешь, и выхрипываешь, и выкрикиваешь, самого себя стараясь перекричать прежнего: люблю! люблю! люблю! люблю! так и не поняв, что все они — одна и та же. И она тысячу уже раз слышала от тебя это мир опрокидывающее люблю, но слушает опять. И опять верит. Ибо как же не верить? Это другие могут бездумно разбрасываться им по сторонам, ты же чувствуешь, чувствуешь тонко и глубоко, и во всю ширь и высь, потому что ты не такой как они, твоё люблю всего вокруг стоит, и даже ещё дороже — всего вокруг… вообще всего… И не произнести его — нельзя, грех. Потому что в начале слово. Всё равно — слово. Потому что без него ничто ничего не стоит, и всё это просто грязь и блевотина, а на них у тебя уже ни сил, ни желания, да и не было его у тебя никогда — желания грязи. И она слушает, и понимает, и ты не знаешь уже, чего бы ещё этакого отдать за то, что наконец-то она — Она. А она только улыбается — украдкой, конечно же, украдкой! — потому что чем дольше ты живёшь, тем лучше она знает, что ты такое и чего от тебя ждать и не ждать. Хотя и знала это всегда, с самого ещё начала…

И, кажется, я опять говорил вслух…

— Так, я не поняла, — остановилась Лёлька и меня остановила. — Что там с моими детьми?

Всё правильно, родная.

И никто тут ни с какого ума не сходит.

Всё верно: лишённый маниакального желания творить мужчина убог, как убога (убога! убога!) не желающая родить женщина. Такие он и она — ошибки природы, имейся у каждого хоть воз с тележкой оправданий. Оправдать можно всё: леность, слабость, трусость, предательство… Не оправдывается лишь противление шансу приблизить явление только что открытого мною Бога! И настоящая женщина должна хотеть продолжать жизнь. А мужчина — делать сегодня хоть чуточку желанней вчера. И только в этом смысл.

И в этом смысле мы идеальная пара…

Но вместо того, чтобы теперь же, по горячим следам восторга и благодушия предложить моей златовласке руку, сердце и радужные перспективы, я яснее ясного представил нас персонажами всем знакомой картины с отрезвляющим названием Неравный Брак. И меня пробило на мерзкое и совершенно неуместно хи-хи. И пристыженное подсознание выдало вовсе уже нелепое:

— Дедушка, найди мне беленький грибок…

Неравный брак, братцы, это когда она не улыбается, стесняясь скобок на зубах, а ты — стараясь не выронить невзначай протеза.

И робкое хи-хи вылилось в зычное га-га-га.

— Издеваешься? — в её взгляде читалось желание взять рыбину и лупить меня ейным хвостом по морде, пока чешуя не облетит. Странно всё-таки: хнычешь — терпит, смеёшься — ненавидит.

— Погодите, говорю, детки, дайте только срок, — гы-гы, гы-гы: бу-бу-бу! — будет вам и белка, будет и свисток.

— Опять стишки?

— Они.

— Тоже Гёте?

— В каком-то смысле…

— Ну, если врёшь! — пригрозила она, не уточнив, об не прояснённом авторстве речь или о выцарапанном обещании. — Иди уж, чтец-декламатор…

И подобрав одеяло, легонько поддала мне вострой коленкой.

— После вас, леди. Только после вас.

— Ага! Тебя оставь!.. Давай-давай, шагай… Левой! Левой! Левой… Бога он изобрёл…

Господи, кем бы ты ни был, благослови Лёльку!

Форель, как говорится, удался.

«Свари кума-фореля, чтобы юшка быля», — импровизировал я лирическим баритоном, покуда будущая половина колдовала у печи. На не лёд трещит мы выходили уже хором. Выдавать или нет финальное поцелуй же ты меня я колебался недолго, всё-таки исполнил, за что и был вознаграждён — вот кто бы мог подумать! — классическим: я тя поцелую… потом… если захочешь… А ещё грешим чего-то на поколение…

Что ни говори, а да с петрушечкой и впрямь объеденье. А миф про то, что кулинария суть мужское искусство, запустили не желающие упираться лентяйки!

Покончив с трапезой, я убедил себя, что роман обождёт, и отпросился покемарить. Лёлька категорически не возражала. Разостлала мне койку (на печи был бы сущий ад) и вызывающе улеглась рядом.

— Моя хорошая, — взмолился я заплетающимся, хоть так и не прикушенным. — Давай только оставим пока всё как есть. Как договорились.

— Конечно, — сказала она. — Я же просто так, полежать. Просто полежать же можно?

С тех пор мы спали вместе.