30 августа 1980 года, однако, произошло нечто беспрецедентное. Забастовки закончились не жестоким усмирением, как до того, а принуждением власти сделать более серьёзные уступки. Рабочим признали право создать Независимый Самоуправленческий Профессиональный Союз «Солидарность». Это дало полякам надежду на свободу, которую они в результате обрели, но не так быстро, как тогда надеялись самые отъявленные оптимисты.
Лем к ним не принадлежал, но в его жизни тоже началось десятилетие самых больших политических перемен со времён войны. В отличие от всех предыдущих – это закончится счастливо.
В начале восьмидесятых всё ещё продолжалось загнивание администрации Герека. Зиму 1979/1980 вспоминали потом как зиму столетия. Страна, которая и без того уже рассыпалась, сейчас была полностью парализована – не было света, поезда замерли на путях, сугробы отрезали от цивилизации целые города.
Потом очень быстро наступил август 1980-го и прекрасный карнавал свободы, когда невозможное стало возможным – разрешали показы фильмов, которые до того были отложены на дальние полки, принят закон о цензуре (что парадоксально, это было хорошей новостью, потому что, по крайней мере, прежнюю систему неофициальных запретов и списков заменили прозрачные правила игры), директорами во всех творческих объединениях были кандидаты, чьи имена ранее ассоциировались с оппозицией. Во главе Союза польских писателей стал Ян Юзеф Щепаньский.
Вскоре, однако, наступило 13 декабря 1981 года и травма военного положения. Вернулось унижение людей, и воцарился триумф аппарата агрессии. Началось десятилетие стагнации. И наконец – круглый стол и частично свободные выборы 4 июня 1989 года, которые закончились таким ярким поражением прежней власти, что под конец 1989 года премьер-министром стал оппозиционер Тадеуш Мазовецкий, знакомый Лема из редакции «
Так же, как и раньше, очередной поворот в истории Польши сильно отразился на жизни Лема. Он был в эйфории, когда вся его страна была в эйфории «Солидарности», и был в депрессии, когда вся страна была в ярузельской депрессии. В момент, когда начались эти великие качели, перед ним было ещё двадцать пять лет жизни, но он уже вошел в ту фазу, когда люди много что делают в последний раз.
Обычно мы не осознаём этого. Томаш Лем предполагал, что его отец в конце семидесятых осознавал это, и его всё время преследовала мысль, что он чего-то не успеет.
В октябре 1979 года Лем в последний раз купил новую машину[415]. Это снова был «Мерседес», но в этот раз Лем сам уладил все формальности во время своих визитов в Берлин – возможно, подозревая, что все его автомобильные проблемы до этих пор происходили от того, что кто-то чего-то недосмотрел во время получения машины. Это была модель «
На новом «Мерседесе» он в основном ездил в Краков за покупками, но в один день вернулся напуганный – ему казалось, что он стукнул кого-то на парковке. Он попросил Михала, чтобы тот поехал проверить, что там случилось, и, если необходимо, возместил ущерб потерпевшему. На месте Михал определил, что дядя, вероятно, ударился в какой-то столбик, но это был уже конец самостоятельных поездок Станислава Лема за покупками. С тех пор это задание взял на себя Михал. Когда он впервые появился в отеле «
Лем тайком саботировал усилия своей жены, которая делала всё, чтобы он похудел, отправляясь в Краков под разными предлогами, он покупал сладости, которые потом тайно съедал в гараже. Он выбрасывал обёртки за шкаф, который Михал Зых отодвинул только после смерти писателя, уже в следующем веке.
В 1979 году Лем в последний раз почувствовал вдохновение написать новый роман. Позже будет ещё «Фиаско», но последний роман, который Лем писал с радостью, по собственной непринуждённой воле, был «Осмотр на месте». Это предпоследний художественный текст, если не принимать во внимание новеллы «Мир на Земле».