Лем. Жизнь на другой Земле

Станислав Лем в этот период жизни либо умирал, либо работал, часто и то, и другое одновременно. Потому огромное бремя силой обстоятельств легло на Барбару Лем. Она фактически стала главой семьи, а кроме того – что она вспоминает хуже всего – семейным водителем. В связи с состоянием здоровья писателя эта почётная обязанность легла на жену, которая вовсе не была в восторге от этого[444].

Вождение большой машины в чужом городе не принадлежит к числу удовольствий. Барбара Лем до того ездила по Кракову небольшим трёхдверным «Фиатом 128 Берлинетта»[445]. Теперь же ей пришлось водить огромный лимузин в Вене – городе уникально недружелюбном для водителей, с огромным количеством резких поворотов, односторонних, тупиковых и крутых улочек. К этому прибавлялась также легендарная невежливость венцев. «Вена – это город, в котором живётся как в раю, но люди там страшные. Дотошные, хамские, ворчливые», – вспоминает Джонатан Кэрролл, американский писатель, с которым Лемы познакомились, так как он тогда тоже переехал в Вену и был учителем Томаша Лема в американской школе[446].

Станислав Лем не принадлежал к числу людей, которые легко прощают «дотошность, хамство и ворчливость». Барбара Лем – совсем наоборот. В любом случае, она старалась найти положительную сторону, потому всячески сдерживала мужа от жалоб на австрийцев (о чём Лем говорил Фиалковскому), но в разговоре со мной признавала, что большинство контактов с чиновниками, продавцами, поставщиками (а из-за того, что она была главным водителем в семье, всё это выпадало ей) были для неё трудными и неприятными.

Она рассказала мне, как однажды привезла мужа в больницу и забыла поставить «Мерседес» на ручник. Когда они вернулись, то застали машину не совсем там, где оставили: «Мерседес» прижался к слегка помятому заборчику. Их там уже ждали двое полицейских, которые не поздоровались с Лемами, не наказали их, не поучали – непонятно было, что им нужно. Барбара Лем решила взять инициативу на себя, прежде чем говорить начнёт её муж. «Вот, это на ремонт этого забора», – сказала она, протягивая им несколько банкнот. Они спрятали их в карман и ушли, не прощаясь. Забор не был отремонтирован до конца пребывания Лемов в Вене[447].

Самой большой радостью для Лемов были частые визиты друзей из Польши. Ещё в Берлине Лем подружился с Владиславом Бартошевским, который тоже тогда получил стипендию в Wissenschaftskolleg и жил в соседнем доме в красивом районе частных домов Pacelliallee.

Лем с Бартошевским были ровесниками, да и сошлись в вопросе миропонимания – одинаково ощущали себя чужими в Германии, где главная ось интеллектуального спора проходила между марксистской утопией и националистическим ревизионизмом. Оба они успели болезненно ощутить на собственной шкуре побочные эффекты как тевтонской национальной гордости, так и коммунистической утопии: как одно, так и другое ассоциировалось у них обоих с горами трупов и колючей проволокой. Так что им вполне можно простить гиперчувствительность, которая современному читателю может показаться излишней, как в этих воспоминаниях Бартошевского: