Лемминг Белого Склона

— Самый что ни на есть прок, — Отшельник поднялся, опираясь на резной посох, очи его алчно сверкали, — ты, посвящённый Одину, Одержимому, жизнью своей приумножишь его власть, силу и славу. Потому что мой бог — это не просто бог войны или смерти, как думают многие. Один — это бог подвигов и великих деяний. Страшных, но великих. Таких, о которых люди будут помнить, пока не рухнут девять миров. И даже после того.

— Теперь иди на двор, — добавил годи, — там приготовили баню. Приведи себя в порядок. Да и мне надо переодеться и подготовить святилище. Ну, ступай.

Хёгни лопатками чувствовал острый, ледяной взгляд Тунда.

Нет.

То был взгляд Одина, который в эту ночь, самую длинную и тёмную ночь в году, взирал на мир обеими глазами.

Губы Хёгни тронула холодная улыбка.

Позднее сын Альвара пытался вспомнить, что с ним было в святилище Эрлинга, но в памяти всплывали лишь отдельные образы. Куски вышивки. Клочья пряжи. Страницы разодранной книги. Слова далёкого эха. Так, бывает, силишься вспомнить сон, но дремотный туман выпускает лишь размытые пятна, тени да отзвуки…

Вот годи Эрлинга открывает капище и велит юноше снять с себя всё, включая оберег. Его Тунд уничтожит. Страшно? Холодно? Ты не знаешь, что такое холод, мальчик. Но ты узнаешь. И старик в синих ритуальных одеждах, скрывший лик под страшной маской, запирает врата, оставив у резных столбов снаружи чёрного варга — сторожить.

Нет окон во тьме пещеры, лишь в горшках пылает смолистое багровое пламя. Тунд бросает в огонь ворох сухой травы, и валит дым, и нечем дышать, да и зачем бы? Сладок запах дурмана, так что садись, родич конунга, на волчью шкуру перед алтарём Высокого, в чертоге Высокого, и дай Высокому пару капель своей крови. Да, из надреза на плече. Такой же у твоего отца. Таков пропуск во владения асов.

— Пей! — чародей протягивает чашу с алтаря, череп, тёмный от крови, дыма и времени.

Зелье горячее и пахнет грибами. Плесенью. Где и девался холод.

— Когда будешь готов, взгляни на Высокого, — говорит годи и оглушительно трубит в рог.

И начинает безумную пляску под звуки бубна.

Мечутся тени. Пальцы бьют по человеческой коже. Трещат кости гор. В дыму проступают очертания звериных голов, драконьих тел, орлиных крыльев, и хриплые крики воронов пронзают ритмы бубна. Это поёт старый колдун. Песня бури рвётся из нутра, песня без слов, шаманское камлание. Трещат костяные колокольцы на бубне. Гремит натянутая кожа. Гремит в ночи зимняя гроза. Гремят восемь копыт Скользящего, лучшего из коней, чей страшный всадник на подходе. Эрлинг идёт. Эрлинг уже близко.

Потом — петля на шее. Холодная, мокрая, скользкая. Это — кишки мертвеца. Нет, не твои. Сегодня — не твои, Хёгни. Сиди смирно. Приготовься.

Захват. Пережимает горло. Нет воздуха. Нет света. Нет мира. Ничего нет.

Но…

Поднять голову. Последним усилием. Увидеть лик Ужасного. Да, я готов.

Эрлинг, тёсаный из вечного гранита, облачённый в плащ цвета морской бездны и шлем со стальными перьями воронов, Эрлинг, чья борода сделана из белого золота, подобного сиянию полной луны, Эрлинг, озирающий миры только правым оком, стальным и властным, — улыбнулся трещиной рта. Взмахнул десницей, на которую намотаны кишки, другим концом обвившие шею жертвы — Один сегодня с тобой говорит, приблизься, коль смеешь!

И открылись веки левой глазницы.

И отомкнулись врата Нибельхейма.

И запредельная тьма. И ужас. И холод.

Теперь — настоящий холод.

…кружащие кольца волн, буря, что шла с севера, и детский плач. Огонь, плясавший на городских крышах. Колокольный звон. Раскинутые руки, растерзанные книги, бесстыдно распахнутые двери. Нутро жилища, вываленное во двор, словно коровья требуха.

— Вот так всегда, — говорит старый вожак с тоской в голосе, — keine Zeit, keine Geld.[42]

— А вот это я, пожалуй, заберу, — жилистые руки тянутся в огонь, выхватывают книгу. Сбивают пламя. Ворошат страницы.

— На что тебе? — смеётся Бьярки. — Зад утирать? Или дорогая?

— Читать, — ровный, холодный голос, от которого Бьярки давится своим смехом.

И ветер. И море. И брызги солёных волн.

Чаячий фьорд. Проплывали мимо, да? Отец прекрасно знал это место. Лучше, чем хотел бы. Вот он, молодой красавец Альдо ван Брекке, но личина проступает сквозь чужую кожу, хотя никто на драккаре того не видит. С юга плывут люди Муспелля, а Локи правит? Или с севера, из Боргасфьорда? Для тех, кого потрошили в подгорной тьме во славу рода Фьёрсунгов, это не имело значения. Железная маска прорастает в кость, чужаки на твоих глазах грабят твоих соплеменников, сметая всё на пути, и некому заступиться, и не слышат ни боги, ни предки. Никто. Твой драгоценный батюшка это задумал. Ради руки, сердца и всего, что положено, твоей дражайшей матушки, необъезженной кобылки Боргасфьорда. Чтобы родился ты, недоносок, умскиптинг, и умер на алтаре Повелителя Павших. Отец неплохо играл в тэфли, но такого хода не предвидел.

Кровь шипит и пенится, подобно прибою заливая каменные ступени.

Кровь твоих соплеменников. От неё уже тошнит.

Ветер. Взмах весла. Скрип кормила. И брызги холодных волн.