Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг.

Одним словом, Терский атаман не только богаче всех остальных атаманов, но может поспорить и с самим Врангелем. Это сильно меняет всю обстановку дела и, если принять во внимание, что Терцев очень немного, то сумма одного задатка 8 000 000 франков дает возможность устроить всех Терцев. Вот, собственно, одна такая интересная новость.

Тарарин, Бондарь хотели несколько раз вызвать Фальчикова на резкость, «кололи» его, но Фальчиков легко и остро парировал их удары. Когда они определенно хотели вызвать его на политический диспут, то он очень корректно и спокойно отвечал, что он дал слово ген. Абрамову никаких политических споров не вести, своих мнений и взглядов не только никому не навязывать, но и не высказывать. А потому, не вдаваясь абсолютно ни в какие споры и изложение собственных мнений, нарисовал ту картину политических комбинаций и хода событий, которая, по его взгляду, действительно была в тот момент, предоставляя выводы и умозаключения делать самим слушателям.

Одним словом, Фальчиков вел себя очень выдержанно и с большим тактом. Между прочим, он на вопрос, какая партия в настоящий момент самая сплоченная и сильная, отвечал, что за границей это монархисты, а в России, он полагает, это не совсем так, и монархисты там не пользуются абсолютно никаким весом и значением.

На вопрос, как смотрят социалисты на Бурцева и Алексинского, Фальчиков отвечал, что более одиозных фамилий для русского современного социалиста трудно придумать. Они и Бурцева, и Алексинского иначе как предателями не называют. Интересная гримаса наших дней: Бурцев и Алексинский – социал-предатели!

С Фальчиковым расстались более или менее по-хорошему и забыли о нем, страстно ожидая Хутиева из Константинополя с лирами[330].

Сегодня у нас 26 июня ст. ст. Что произошло за это время до вчерашнего дня. Взяли мы десять человек разбирать баржу Земского Союза. Работали очень усердно, хотя и не систематически. Условия такие: четверть дров наши, питание с Земского Союза, в 4 часа тарелка жидкого и стакан кофе или кофе и 50 драхм[331].

Вели большие надежды на эту четверть дров, уступали ее в женско-детское общежитие за продукты. Действительно, отправили им фургон и двуколку [дров], но от них ни ответа, ни привета. Там приятели Грабовского, неудобно настаивать и требовать, он же тоже человек мягкий. Как бы четверть дров не пропала даром, хотя как сказать, кое-что перепадало нам из приюта: и рис, и фасоль, и манная крупа, и консервы, и какао, и спирт, и сода, и сахар, сардины, сгущенное молоко. Теперь [же] будем не только квиты, а они у нас в долгу.

20 июня Грабовский справлял день своего рождения, 27 лет. Устроил обед, на который пригласил Бейнар-Бейнаров[ича], Лепилкина, Загородного и Попандопуло. Была водка под огурцы, суп с вермишелью и плов. На сладкое сварили какао с сахаром и молоком.

После обеда принесли из приюта пирог, и пришли зять[332] Грабовского, Шевченко, и Борис[333] – станичники Грабовского. Съели пирога, еще супа, выпили. Вечером опять позвали Бейнара, Загородного, Лепилкина; пили чай, водку, ели пирог. Сидели до 12 часов ночи.

20 числа заболел Цыганков, простудился на барже, ожог получил, желудок не в исправности. 24-го ему было настолько плохо, что он отправился в лазарет. В лазарете ему сказали, что это довольно серьезная вещь.

26-го в 4 часа дня пришел на Лемносский рейд «Решид-паша» и привез обратно Платовцев, приехал и Фальчиков. Тотчас же сняли с «Решида» Фальчикова и и его <неразб. 1 слово>, встретил его французский лейтенант, подали автомобиль, alleёб нес вещи. Фальчиков одет пистолетом. Одним словом, очень мало общего с его первым приездом всего дней 10 дней тому назад. Разумеется, все в недоумении, что случилось, и нашлось много любителей отправиться вплавь к «Решиду» и узнать, в чем дело.

Пока плыли к пароходу, на пристани появилась сигнальная команда Калединского полка и стала сигнализировать на «Ре-шид». Командир корпуса приказал без его письменного приказания с «Решида» не сгружаться[334]. Была передана эта команда и принято с «Решида» одно слово: «Передайте…».

В это время появились на пристани вооруженные аллеёбы и французские жандармы, разогнали сигналистов. Для того чтобы вернуть пловцов, стали стрелять по ним; некоторые, правда, успели доплыть. По берегу установлены французские дозоры.

Вернулись пловцы. Действительно, на пароходе Платовцы; для чего их привезли, они и сами не знают. Слухов тьма, [а] достоверного абсолютно нечего[335].

Вечером Грабовский отправился в приют в надежде увидеть Фальчикова и выяснить вопрос о себе. Уходя, он предложил кому угодно его хлопоты по отъезду с Фальчиковым. Все молчали, Роменский просил[336], [а] я подчеркнул, что не хочу. Грабовский ушел.

Мне страшно нездоровится. У нас полная палатка народа. Обсуждают последнее объявление Фальчикова, что Платовцев он сгрузит, возьмет 500 кубанцев, 150 донцов и 150 терцев. Ехать или не ехать с Фальчиковым? Только в 2 часа ночи разошлась публика. Я еле дождался, чтобы лечь. Грабовского нет[337].