Лемурия

— Не веришь? И правильно делаешь, что не веришь. Ты только не думай, что это блажь. И вздумай говорить, что можно бы и по-другому… Без тебя, глупое стеклянное создание, знаю, что можно по-другому. Очень даже можно! Но вот это <можно" — больше всего меня и пугает. Иногда хочется самого себя в угол загнать, чтобы было — <нельзя". Потому как тело существовать хочет, и разум-подлец отовсюду выкрутится, и уж, верно, найдёт причину, чтобы дальше жить. А надо его, трусливого, мертвить, да на уговоры его не поддаваться, а лучше — и вовсе их не слушать.

Он открутил крышку и добавил виски в бокал. Получилось — почти до краёв.

— Жить дальше подло. Всё терпеть можно… То есть, наверное, что — всё… Боль точно можно. Унижение, и то — можно. До поры… Пока сил хватает. Измельчание — нельзя. Нельзя никак! Правда, стеклянная? Всё сделано, всё написано… Может, и не всё. Но сил больше нет. Все резервы израсходованы. Дальше…

Он сделал глоток.

Прошептал, скривившись:

— Пустота… Невыносимая ничтожность жизни… Чёрт, горло сводит! Как же всё это выпить?

Полчаса ушло у него на первый бокал.

Пил он с остервенением, с силой проталкивая сквозь сводимое судорогами горло всё новые и новые порции алкоголя, и бегая время от времени в ванную комнату прополаскивать пылающий рот под струёй холодной воды.

Но после первого бокала быстро наступило расслабление и мышцы размякли. Горло слегка распухло и отеплело, и волны огненные покатились по нему легко и спокойно.

Выпив изрядно, стал глотать он таблетки. Одну за другой. Пока одна из них (кажется, восьмая уже по счёту) едва не застряла в горле.

Закашлявшись, снова схватился он за бокал.

Подумав при том, что самоубийство его выглядит совсем не романтично и не трагично даже, а как-то очень уж обыденно, до скуки приземлено и напоминает, скорее, какую-то неприятную, очень неприятную работу, выполнить которую нужно непременно сейчас, этой, уходящей уже ночью, выполнить — и получить, наконец, отдых.

Он и сам удивился тому, что нет уже в опьяневшей его душе страха смерти, нет и мыслей о ней. Будто не рядом она, не ждёт на подхвате.

Так подавил его долгий и нудный процесс самоубийства, что кажется — самоцелью. И кажется уже, что оборвётся он внезапно, кончится нудной работой, сменой кончится, а там отдых. И всё.

Но понимал Искандеров, какой-то не туманной частью сознания постигал, что смерть не может быть и не будет только скучной. Что от приближения её дрогнет, ещё как дрогнет тело! И будут ему ощущения! Только — едва ли приятные.

Так и случилось.

Едва запил он лекарство, как и тошнота вскоре подступила к горлу.

Он побежал враскачку в ванную комнату, ватными ногами едва удерживая себя, но — не успел. Вывернуло на пороге.

На серо-жёлтой слизи, расползающейся по полу, он поскользнулся и упал. В собственных нечистотах вымазавшись, лежал, приходя в себя, минуты три.

Потом потянулся к раковине. Но далеко было от порога, достать не смог.

И тогда он пополз обратно в комнату.

Влезши нас стул, схватился за бутылку, чтобы не считать уж объём бокалом, и сделал ещё несколько глотков.

И опять потянулся к таблеткам, преодолевая рвотные позывы.

На этот раз организм, оглушённый алкоголем, позволил напичкать себя таблетками.

Искандеров ослабел и едва не терял сознание.

Липкая слюна непрестанно текла изо рта, серыми и жёлтыми разводами раскрашивая и без того уже не чистую рубашку.

И когда качнулся стол, лампа мигнула и перехватило дыхание, понял Искандеров, что — пора.

Вцепившись в край стола, он медленно встал. Подошёл к дорожной сумке и вытащил оттуда моток ленты-скотча.

В несколько приёмов, стараясь не рухнуть и свешивать на грудь отяжелевшую голову, он сначал присел, а потом и прилёг на пол.

На коврик, рядом с кроватью.

Положил на пол, рядом с собой, скотч.

Отмотал от рулона пакет. Подул, расправляя его.

Натянул на голову. Оправил края пакета, плотнее подгоняя к шее.

И, приподняв ненадолго голову, обмотал шею в несколько слоёв клейкой лентой.

Потянул ленту и, поняв, что оборвать её сможет, так и сохранил моток с неизрасходованным остатком — возле себя.

Сквозь чёрную полиэтиленовую пелену едва пробивался свет.

После нескольких вдохов и выдохов сон начал одолевать его. Подступало забытьё.

Он лежал посреди комнаты, звездой раскинув руки и ноги. До поры дыхание его было ровно, и пакет мерно вздымался и опадал.

Потом ушло от него сознание, и дыхание стало редким, но всё ещё сохраняло ровность свою.

А потом рывки пакета тали судорожными и продолжалось это несколько минут.

Пальцы его побелели, стали появляться на них голубоватые пятнышки и жилки.

И вдруг они резко сжались, холодной хваткой вцепляясь в коврик. Раздался треск материи.

Искандеров затылком ударил о пол. Попытался приподняться, будто очнувшись неожиданно и раздумав уходить.

Но не раздумал и не мог раздумать.

Бессознательным было это движение.

Тяжёлый, травящий сон не отпустил его.

Он упал. Грудь его вздыбилась, исторгнутая горлом пена забурлила внутри пакета.

Искандеров изогнулся дугой. Стон сменился бульканьем и громким хрипом.