Лена Дэнс (СИ)

Осколки посыпались вниз дождем, а на пол что-то быстро и противно захлюпало, словно за окном начинался ливень, а мы забыли закрыть фрамугу. Боли в ладони, разрезанной от запястья до большого пальца, я вообще не чувствовал и только с удивлением наблюдал, как почему-то красных капель на полу становится все больше, и они первое время не расползаются на линолеуме наподобие пролитого подсолнечного масла. Во входной двери заскрипел проворачиваемый ключ. Мать вот-вот должна была вернуться из магазина. Как раз ее отсутствием я и воспользовался, чтобы «поговорить» с отцом.

— Слав, сумки возьми. Тяже… Господи, что ж вы, два идиота-то, понаделали… Как сердце чувствовало, не надо далеко из дома отходить.

Потом мать, имеющая начальное медицинское образование, пыталась остановить мне кровь, туго перетягивала руку жгутами и бинтами от локтя до запястья и выше. Параллельно она вызывала такси, чтобы доехать до местного травмпункта, и еще пыталась меня одеть, потому что на улице все еще было прохладно, несмотря на начало июня. Тряпье мать хватала по принципу лишь бы было удобно натягивать на меня и на мою задранную к небу конечность, которую велела не опускать. И случайно выбрала все самое «темное». Не до шмоток было и мне, потому что пораненная ладонь наконец-то начала болеть, а еще я въехал в то, что могло бы быть, если бы на кисть или на ноги упал кусок стекла покрупнее, и почему мать так посерела.

На входе в травмпункт на меня нервно зыркнул дежурящий в холле милиционер. Я холкой почувствовал, как мужик конкретно подобрался, глядя на бледнющее, трясущееся в психе недоразумение со спутанными вытравленными патлами, кое-как затянутыми в хвост, в игривой бирюзовой куртке, розовой футболке с британским флагом и красными свободными штанами, а также пожилую причитающую женщину рядом. Мент позвонил кому-то по местному телефону, и в коридоре меня уже встречал под белы рученьки хирург. Физиономия светила медицины и манера поведения мне сразу показались до боли знакомыми, и в его ориентации никаких сомнений у меня не было. У него в моей тоже. С учетом тряпок.

— Пошли, — кивнул он мне на кабинет, а потом перевел взгляд на подорвавшуюся с ног мать, уже готовую направиться в помещение вместе со мной, — мамаш, вы здесь лучше посидите. Сейчас вам успокоительное принесут. Главное, вы его это… вовремя поймали, остальное мои заботы.

В кабинете мы с врачом пару минут пялились друг на друга, он в основном на мои бинты, а затем врач пожевал челюстями, доставая медицинские ножницы для разрезания ткани.

— Ну, лапуш, рассказывай, чем вены додумался пилить, а, главное, кому записочку сопливую оставил. Мол, прошу винить в моей смерти Ваню Иванова. Натурал, небось, какой-нибудь. Ты, значит, думал, что себя ножиком порешишь, а он потом всю жизнь будет к тебе на могилку таскаться и каяться, мол, ай — ай не углядел такой великой любви?

— Чего? — хаманул я, начиная нервничать и вспоминая, что иногда неудавшихся самоубийц направляют на принудительное психиатрическое лечение, — я стекло дверное разбил случайно… ну это, когда… мыл. Надавил сильно.

— Так вот, значит. Не таскаются они ни хрена на могилки эти. Ну, может, пару недель чувствуют себя неудобно. Мол, вот ведь мудила, мало того, что извращенцем уродился, так еще и имя мое светлое обосрал. Теперь только и отмазывайся перед друзьями, что ты не из когорты, — словно не слыша мои слова, продолжал хирург, готовя все новые инструменты, — куртку на рукаве расстричь придется. И только не смей мне сейчас из-за тряпья завыть тут. Ну так, мне интересно все-таки. Чем себя правил, кухонным ножом или наточенными маникюрными ножницами, как все типичные пидовки? А вообще на будущее запомни, перед этим делом надо было в ванную горячую лечь, кровь так быстрее выливается и сознание отключается. Там верняк. Еще есть шанс утонуть. И ванне закрыться на задвижку можно. Пока дверь ломать будут, как раз все успеешь.

— Да не резал я себе ничего, — окончательно распсиховался я, — я ж вам говорю. Случайно. Стекло разбилось просто.

— А, ты еще и за свои поступки отвечать не умеешь, — холодно глянул на меня врач. — А я ведь с тобой по-хорошему поговорить хотел. И стучать никуда не собирался, с ментом договорились бы. Типа птицы одного полета. Короче, пеняй на себя. Я сейчас медбрата зову, разрезаю твои бинты, и если там то, что я думаю… Я такую телегу на тебя накатаю, долго меня помнить будешь. Терпеть не могу, вас, пидовок. Из-за вас к нам никто по-нормальному не относится.

— Да не пидовка я! — заорал я, чувствуя, как на лице непроизвольно ходят желваки, а левая рука, как во время ссоры с отцом, начинает трястись и сжиматься в кулак.

— Давно тряпки свои со стороны видел и зрачки по полтиннику? А то, может, тебе тоже успокоительного вколоть и написать потом, что ты буйствовал и находился в неадекватном состоянии? Пытался меня избить? Вон же кулак уже жмешь, сейчас вмажешь еще.