Лена и ее любовь

— Ну что, опять со столом разговариваешь?

Он жевал лакричную пастилку. Догадалась по запаху.

Лена по-прежнему нависала над столом, пальцы растопырены на столешнице. От нажима кожа под ногтями налилась розовым, по краю побелела. Крем блестит на лице. Шпильки на турецком подносике намертво сцепились лапками. Лена отошла от стола.

— По желанию твоей матери, — прошептал отец.

Людвиг перед алтарем раскинул руки, и на лиловом его облачении открылся черный крест. С нею рядом кто-то старательно подпевал. Дальман. Отец лишь раскрывал рот, то и дело тайком поглядывая на часы. А Лене мигом захотелось в свою комнату, и встать у окна, и на что-то опереться, и дочитать до конца книгу, жуя хлеб, и снова случайно увидеть девушку в белом на черном мотоцикле, с руками за спиной, как вчера. Захотелось стать той девушкой. Потому что вот такой Людвиг у алтаря чересчур высокомерен.

«Во дни воззвал, и в ночи пред тобою…», — выводил Людвиг в микрофон вместе со старым священником. Повернув голову влево, она взглянула на Дальмана.

А этот как бы смотрелся в облачении там, впереди? Что всегда повторял Георг? Есть три пола: мужской, женский и церковный.

— Он вернулся, да? — тихо обратилась она к отцу.

— Ага, и развозит ящики с минералкой.

— Ящики? — она строго посмотрела на Людвига, пронзив его взглядом насквозь, через облачение. Людвиг, всегда в черном, всегда один. Ясно, такой он и нравится женщинам. Синева его глаз достигала на расстоянии. Взгляд касался шеи, скользил по плечам, гладил левую грудь, кругом обводил пупок, ниже, ниже, не выпуская из виду глаз. И пока они пристально смотрели друг на друга, Лена скользнула в его объятия, как в рукава, и согласилась на все, что он ей предлагал от алтаря с глазу на глаз.

— Кончай кокетничать! — ткнул ее в бок отец. — Твои тетки только и зыркают.

Приди в мои объятья

«На счастье, дождя не было две недели, ведь перила-то — деревянные», — расскажет Марлис своей дочери Лене про этот июльский день в сорок четвертом.

В тележке сидели куклы Марта и Мария с распущенными настоящими волосами. Хельма и Зайка тянули тележку, Юлиус и Марлис шагали рядом. Они направлялись к замку на воде. Марлис недавно обрезала косы.

— Лесной орех, — оценил Дальман, приехав с сестрами на каникулы из О., и тронул рукой темные кончики волос, торчавшие во все стороны. Растирая их между пальцев, будто взяв на пробу, окончательно подтвердил:

— Орех.

— He-а, вши, — возразила Марлис. — Держи себя в руках.

К замку вел маленький мостик, шагов на двенадцать. Под ним — узкоколейка. В двадцать минут четвертого тут проезжал единственный за день поезд. Его-то они и хотели перехватить.

— Зачем? — обратился Юлиус к девочкам.

— Держи себя в руках, — тихонько повторила Марлис. — Мы теперь одна банда. А банды только этим и занимаются.

Юлиус засмеялся, но тут же сжал губы и с гримасой на лице загляделся на замок. В глубоких оконных нишах развевалось белье, и даже издалека было видно, какое оно латаное-перелатанное. Во рву не осталось ни воды, ни лебедей, а все три замковых крыла с самого начала бомбардировок занимали беженцы из Айфеля, которые устраивали пикники на мельничных жерновах во внутреннем дворе, сажали салат на господском кладбище и посылали своих грязных детей в парк за розовыми бутонами. Трое мальчишек, дерзких и совсем уже не маленьких, попались им навстречу. Марлис взмахнула рукой:

— Стоп! Я что сказала?

— Мы — одна банда, — зашептали в ответ Хельма и Зайка.

— Да-а, — медленно и церемонно протянул Юлиус, — так оно и есть.

— Так точно, — отчеканила Марлис. — А эти вон вывешивают свои вонючие носки в нашем замке. Значит — война.

Мальчишки из Айфеля подошли ближе.

— Цыгане, цыгане, — шепотом подсказывала Зайка.

А Хельма, пока никто не видит, принялась кокетничать. На свой манер. Пялится на старшего из мальчиков. Тот встал совсем близко к ней и заулыбался. Двое других облокотились о перила и выпятили животы. Молча стояли они, четверо против троих, посередине одинокого мостика, а поезда не шли. Побуревшая трава внизу на насыпи торчком прорастала в последнее военное лето, и под юбками девочки носили черные тренировочные.

— Вишни, — объявила вдруг Зайка, чтобы напомнить всем, в том числе и врагу, о чем-нибудь хорошем. — Вишни консервированные, из банки.

Они были голодны, и желудок сообщил это всем и сразу, стоило им только нависнуть над перилами, высматривая составы, которые не шли. Поезд в двадцать минут четвертого тоже не появился.

— Его-то мы и хотели перехватить, — сообщила Зайка, почувствовав себя вольготно с чужими мальчиками, для нее-то почти взрослыми. И затараторила: — У поезда в двадцать минут четвертого вентиляция на крыше, так что целиться можно в дырки!

— Как это?

— Плеваться! — боевито разъяснила Зайка.

— И кто это сказал?

— Она! — Зайка указала на Марлис.