Лени Рифеншталь

Наступил черед повторов специально для съемок. Утром в воскресенье, когда до второй половины дня не планировалось никаких мероприятий, Лени спозаранку отправилась в олимпийскую деревню и упросила ряд финалистов предыдущей недели приехать на стадион для пересъемки их триумфальных подвигов и запечатления крупным планом. Возможно, многие из них настраивались на вполне заслуженную передышку, но откликнулись на просьбу. «Японцы, финны, американцы поняли, чего от них хотят кинооператоры. Десяток камер были готовы к бою… Для Эртля и Лантшнера настал момент славы. Де Лафорг провел съемки крупным планом — Моррис, Паркер и Кларк трудились без устали. Тогда как иные предпочли расслабиться за ленчем, приглушив свой энтузиазм, эти продолжали работать до двух пополудни».

В этот вечер, после марафона, Лени вернулась на стадион для пересъемок состязаний по прыжкам с шестом. Эти соревнования, состоявшиеся несколькими днями ранее, вылились в двенадцатичасовую драматичную борьбу, которая к вечеру свелась к состязанию между тремя очень сильными американцами и двумя низенькими, почти хрупкими японцами. Когда Ирл Мидоус покорил высоту в 4 метра 35 сантиметров, побив рекорд, было уже пол-одиннадцатого ночи — темно, холодно, и присутствовало 30 тысяч зрителей, почти так же изголодавшихся и измотанных, как и финалисты. Не имея достаточно хороших кадров, Лени уговорила атлетов снова попрыгать под лучами прожекторов. По словам Грэхема, восьми прожекторов оказалось недостаточно, подогнали еще четыре грузовика с осветительной аппаратурой; заметив, что в секторе для прыжков происходит что-то любопытное, на трибунах собралось несколько сотен зрителей. Американцев, готовых выехать за город праздновать победу, все же пришлось убеждать, но постепенно они так увлеклись, что в итоге «показательные выступления» достигли почти той же остроты, что и битва за медали. В тесноте, да не в обиде, разместились лучшие операторы Лени, а сама она подбадривала прыгунов, носясь и хохоча, как сумасшедшая. Бравые мужчины взлетали над планкой при почти пустых трибунах так же, как и под аккомпанемент рева толп — получился запоминающийся финал первой части фильма!

Но вторая неделя принесла существенные изменения в ход съемок. Порядком уставших операторов малейшее замечание выводило из себя. По мере того как спортивные события рассредоточивались с центрального стадиона и многие атлеты разъезжались по другим спортсооружениям, неизбежно чувствовался упадок сил и нервное истощение. Однако никаких поблажек в работе не давалось — хотя Лени могла найти для себя время, например, для веселого времяпрепровождения с американским золотым медалистом — десятиборцем Гленном Моррисом, который вскоре (ненадолго) стал голливудским Тарзаном, или для участия в некоторых публичных мероприятиях, в которых партийные бонзы из кожи лезли вон, чтобы перещеголять друг друга. К примеру, Риббентроп жарил у себя в саду быка; но его потом с легкостью обставили Геринг и Геббельс. На празднестве, которое рейхсмаршал устроил в парке своего дворца на Лейпцигер-платц, были размещены сотни столов, ломившихся от яств, вот только ветер был студеный и промозглый. Несмотря на то что повсюду в траве были расставлены электрообогреватели, не только американский посол Додд сидел, надвинув шляпу и закутавшись в пальто, думая, как спастись от туманов, пробирающих до костей. На лужайке танцевали кадриль актеры и актрисы, одетые в костюмы XVIII столетия, а старинный приятель Геринга, крылатый герой Удет устроил блестящее воздушное шоу. Несколько вечеров спустя настал черед Геббельса. На принадлежащую ему усадьбу на острове близ Далема, в 15 милях от Берлина, съехались от двух до трех тысяч гостей. Специально устроенный понтонный мост, вдоль которого выстроились ряды юных танцовщиц с зажженными факелами, вел гостей на островок, украшенный множеством светильников. Под звуки трех оркестров на острове танцевали до утра, а шампанское лилось рекой.

Игры завершились в субботу 16 августа. После того как были вручены последние медали, в ночное небо вознесся «Храм света» Шпеера. «Огромное поле стадиона было освещено с помощью электрических генераторов, находившихся в верхних рядах сидений по всему контуру, и необыкновенными потоками электрического света, возносящимися на высоту двух-трех сотен футов над действом», — писал Додд, добавив, что никогда прежде не видел такого изысканного шоу. Экстравагантная показуха, царствовавшая на протяжении двух олимпийских недель, поражала воображение, и бедный Додд ломал голову, во сколько все это могло обойтись. «Вся эта пропаганда, возможно, польстила немцам, — писал он, — но, как мне сказали, произвела дурное впечатление на иностранцев, несмотря на то что явилась для всех прекрасным развлечением».