Лени Рифеншталь

Точно так же по ряду причин — в том числе из-за слабости фюрера к «горным фильмам» — считается, что Гитлер с энтузиазмом поддерживал горный спорт. В действительности его любовь к горам была скорее ницшеанской. Горы представали в его глазах аллегорией героического подвига и преодоления слабости, которые требуются во имя дела. С увеличением крутизны склонов немощные отсеиваются; но тем, кто выдержит, покорится неприступная вершина. «Чем выше вершина, тем меньше тех, кто устремится со мною ввысь», — писал Ницше в своей книге «Так говорил Заратустра». Собственное пристанище Гитлера в горах — Бергхоф в Оберзальцберге — было ему персональной наградой за годы борьбы; оно было для него местом, откуда можно созерцать свысока иерархию порядков, расположенных где-то понизу; пространством, которое он разделяет только с избранными учениками. Ему нравилось шататься по окружающим его пристанище баварским лесам, но у него абсолютно не было времени для лыжных походов и альпинизма — да он бы ничтоже сумняшеся запретил и то и другое, будь на то его воля! Кстати сказать, Рифеншталь за свои похождения в горах удостоилась от Гитлера вовсе не олимпийской награды, а хорошей выволочки: зачем рисковала сломать себе шею, когда впереди такая важная работа! По воспоминаниям Альберта Шпеера, в глазах Гитлера от этих видов спорта была только одна польза: что из «этих идиотов» найдутся новые рекруты в горные воинские части.

Хекмайр и его спутники надеялись, что успех в покорении Эйгера обеспечит им места в престижной национальной экспедиции на Нанга-Парбат в Гималаях, но у Гитлера были другие планы. Их сослали в одну из угрюмых «замковых школ» в Зонтхофен-Орденсбург для обучения элитных молодых кадров — им дали квалификацию горных спортивных проводников, и, хотя эта должность не требовала обязательного членства в партии, они все равно считались госслужащими. Только Генриху Харреру была оказана высочайшая милость, и, когда война застала его в Нанга-Парбате, он оказался интернированным в Британской Индии. Хекмайру довелось повоевать в действующей армии на Восточном фронте, но после этого он прослужил до конца войны тренером альпинистов в горной части близ Инсбрука.

* * *

После альпийских похождений Лени Рифеншталь с новым энтузиазмом засела за монтаж своей «Олимпии», и вот наконец к исходу февраля 1938 года обе части были закончены. Долгие часы, проведенные в студии озвучивания со звуковым инженером Германном Шторром — тонким кудесником, спасшим сложную многодорожечную постсинхронизацию от неудачи — вылились в прочный личный союз между ними, который продолжится и после того, как завершится работа над фильмом. «Мы решили остаться вместе», — скромно замечает Лени в своих мемуарах, хотя умалчивает о разрыве, случившемся всего два года спустя. В интервью, данном Гитте Серени в 1986 г., Рифеншталь призналась, что этот самый нежный из ее романов в конце концов рухнул — как и многие другие, — принесенный на алтарь ее искусства. «Ему хотелось проводить со мной ночи перед самыми значительными съемками, — говорила она, имея в виду откладывавшийся столько времени фильм «Долина». — Но это было невозможно».

Гала-премьеру «Олимпии», назначенную на середину марта, перенесли в последнюю минуту из-за аншлюса. Опустошенная Лени перепугалась, что с премьерой могут дотянуть и до осени, если она вообще состоится. Один из самых удивительных эпизодов ее мемуаров свидетельствует о том, что она, ни минуты не колеблясь, бросилась в Австрию, чтобы перехватить там фюрера во время его триумфального турне по случаю «бескровной» аннексии его родной земли — с единственной целью умолить его вступиться за ее фильм. Да, конечно, это было безумием; она поняла это, едва увидела беснующиеся толпы, «вытягивающие руки и ладони навстречу Гитлеру в почти религиозном экстазе». Как могла она ожидать, что фюрер займется ее проблемами в такой момент? И все-таки, вместо того чтобы благоразумно вернуться домой, она стала прорываться сквозь толпы, сквозь оцепление, сквозь кордоны, сквозь молодчиков из личной охраны Гитлера, чтобы добраться до своего фюрера, находившегося в состоянии эйфории. А вместо поздравлений с событием, которое и она, и он, и, очевидно, большинство его соотечественников-австрийцев в тот момент расценивали как великую победу, она кинулась к нему с разъяснениями, какой поднимется скандал, если ее фильм не выпустят на экраны в самом ближайшем будущем.

Отчего бы — импульсивно предложила Лени — не выпустить эту картину на экраны как раз ко дню его рождения, 20 апреля? Это ведь будет самая подходящая дата! Гитлер сначала запротестовал: мол, у него и так столько всего назначено на эти дни! Но затем, решив по случаю триумфального момента проявить великодушие, сменил гнев на милость и сказал ей, чтоб она не беспокоилась: он внесет изменения в график празднования! Геббельс отдаст соответствующие распоряжения, а сам он лично намерен присутствовать. Так что она может смело на него положиться.