Ленин

Приведу еще несколько фрагментов личных записей «верного ленинца» из того же дневника за 1977 год:

«21 января . Первую половину отдыхал дома. Обедал дома. Вес 85.200

Вторая половину работал в Кремле

Подписал протокол ПБ – от 20 января. Докладывал Боголюбов…»

«16 февраля . Работа на дому».

«18 марта . Зарядка. Затем говорил с Черненко. Затем с тт. Громыко А.А., Андроповым Устиновым – читали материалы связанные с приездом Венца —

Звонил Павлову Г.С. по стоимости (зачеркнуто начатое слово. – Д.В. )

Читал всякие материалы с Галей Дорошиной

Поехал в цирк».

«13 апреля. Утро – обычные – мероприятия домашние. Брали кровь из вены

С 11 часов переговор с Даудом

Вопрос о встрече один на один отпал

Отдыхал – здорово – (обед)

Работа с Дорошиной».

«14 апреля – четверг

Сделал дома – помыл голову Толя Вес 86–700

Переговоры с Подгорным – о вруч. мне комс билета

Вручение комсомольского билета № 1,

речь Тяжельникова

мое выступление

Галя читает подвал из «правды» об ограничении стратегических вооружений.

Кто авторы этого материала

Обед и отдых 2.30–4.10»

« 15 апреля – пятница.

Завидово 4 утки – 33-я кабан – 21 – таскали».

(Что сие значит? Спросить теперь уже не у кого.)

«22 апреля – пятница 86.400

В 5 часов заседание посв. дню его рождения

Переговорил с Гришиным

Громыко —

Черненко

Дорошина

23 – 24 Выходные дни»

(Повторю, оставляю орфографию автора записок.)

«Наследник» фамильярен, когда пишет, что «в 5 часов заседание посв. дню его рождения». Надо полагать, Ленина. Ведь запись 22 апреля.

«3 мая . Вес – 85.300. Беседа с Рябенко. Разговор по телефону со Сторожевым? Известный вопрос. Разговор с Черненко К.У. – ? По повестке дня ПБ

Портные – костюм серенький отдал – и тужурку кож. прогулочную взял

Позвонил Ю.В. Андропов – приехал мы с ним беседовали

Работал с Дорошиной».

« 3 июня . Принял Черненко – подписал протокол работал с Галей Дорошиной Отдых – улетел в Завидово – 5 каб.»

Можно продолжать до бесконечности. Вопросы отдыха, собственного веса, домашние мероприятия, цирк, кабаны. Правда, когда его чем-либо награждали или удостаивали, он обязательно отмечал специально:

«…Говорил с тов. Копенкиным А.Н. – он сказал голос офицера, слушал, голос генерала слушал – а теперь рад, что слышу голос маршала…»

«Говорил с т. Медуновым на селе – хорошо – поздравлял с присвоением и т. п.»

«Никуда не ездил – никому не звонил мне тоже самое – утром стригся брился и мыл голову

Днем немного погулял – почта

Смотрел как ЦСК проиграл Спартаку Молодцы играли хорошо».

«Заплыв. 1 час бассейн 30 м Бритье Забили в косточки с Подгорным. После беседы с Чаушеску говорил с Шарванадзе» (фамилию этого деятеля генсек ни разу, кажется, не написал правильно. – Д.В. )

«В Астрахани вечером был на охоте (вечерка) убил 34 гуся… Хорошо покупался под душем…»

«Говорил с подгорным о футболе и хоккее и немного о конституции»

«Переговорил с К.У. Черненко вырезать из картины коммунисты – подъем танков…»{143}

Но довольно. Стилистика, орфография, повторюсь, оставлены без изменений. И так на сотнях страниц. Комментировать эти записи первого лица государства не хочется. После этих дневников записи Николая II кажутся почти шекспировского уровня.

Мне хочется сказать лишь одно: ленинская система монополии на власть вполне способствовала, даже благоприятствовала появлению на самой вершине государственной власти людей бесцветных, посредственных, полуграмотных, с низким уровнем интеллектуального развития. Это знали все. Но это устраивало также почти всех .

У меня не было злорадства, когда я читал эти убогие записи. Мне было жаль Брежнева. Но неизмеримо больше – великую страну. По натуре генсек был, пожалуй, даже добрым, радушным, сентиментальным человеком. Но им умело манипулировали аппарат, окружение. В известном смысле Брежнев был «высшей» марионеткой партийной системы. В последний раз я увидел Брежнева за две недели до его смерти. Маршал Устинов привел его (буквально привел с дюжим молодцем) в Свердловский зал Кремля, где собралось все высшее военное руководство страны на ежегодное совещание по подведению итогов. Генерального секретаря подвели к трибуне (за стол президиума он не смог подняться), положили перед ним бумаги, и он, судорожно держась за края ораторской тумбы, пытался что-то прочесть. Генералы в зале низко опустили головы; было стыдно за страну и жаль больного человека, который волею аппаратной судьбы оказался на самой вершине власти. Теперь оттуда он мог для истории только пасть. Двадцать минут нечленораздельных слов… Я, например, не слушая характерных чавкающих звуков, думал лишь об одном: устоит ли? Неужели окружение не понимает, что посылать больного человека «на люди» – безнравственно? Рядом с оратором стоял молодец, как будто бы принесший очередной стакан чаю…