Ленин

Сыновья жалели мать и чувствовали растущее презрение к неуместному, запоздалому роману отца. Впрочем, никогда они его искренне не уважали. Не импонировал он им полностью. Давно замечали его легкомысленность, инертность и отсутствие силы, которая берет жизнь напролом, не останавливаясь перед борьбой. Чувствовал в эту минуту и сам Болдырев это с обстоятельностью, доставляющей ему почти физическую боль. Знал и, пожалуй, предчувствовал, что приближается время тяжелых испытаний, новой, неизвестной жизни. Не было у него уже сил противостоять враждебным явлениям, постигая их разумом. Не смог бы жить иначе, чем до сих пор, ни мыслить категориями человека борющегося, завоевывающего, осознавал себе свою беззащитность, слабость, сомнение в собственном достоинстве. В обличии этого мучительного ощущения исчезали упреки совести, когда с беспокойством и стыдом поглядывал он на печальную, заплаканную жену. Забыл он об испытываемом всегда смущении по отношению к сыновьям, которые критиковали его и обычно уклонялись от долгих бесед с отцом.

Теперь это неприятное настроение его покинуло. Что-то большее, охватывающее все и впитывающее всякие рефлексы души, пришло и придавило его.

После обеда мужчины вышли в город, чтобы сориентироваться в ситуации. Стрельба прекратилась. Улицей проходил отряд солдат. На их груди и штыках развевались красные ленточки. Они пели революционные песни.

На Невском проспекте, где концентрировалась жизнь столицы, по тротуарам плыли толпы людей. На городской башне развевался красный флаг. Раздавались восклицания:

– Да здравствует социалистическая республика!

По Морской улице вышли они на площадь перед Зимним Дворцом. Заметили здесь военный лагерь. Стояли орудия и пулеметы; лежали разбросанные в беспорядке, втоптанные в снег и грязь пустые гильзы патронов; дымили полевые кухни; фыркали кони; ломаной линией тянулись баррикады. Стены здания Генерального Штаба и Министерства Иностранных Дел, испещренные белыми пятнами отбитой штукатурки и дырами от пуль, жалобно взирали черными окнами с выбитыми стеклами. Всюду стояли отряды солдат и вооруженных рабочих, сосредоточенные у пылающих костров.

Рассуждали о событиях дня.

– Дружины с Коломенских заводов высадили дворцовые ворота! Сразу пошли в атаку! – кричали повстанцы, поглядывая в сторону дворца.

Грохоча колесами, через площадь проехали фургоны Красного Креста.

Болдырев заметил, что на гранитных ступенях колонны, возведенной в память отражения армии Наполеона, лежала груда тел. Были это жертвы революции. Из-под шинелей и пальто гражданских, находящихся на убитых, высовывалась нога в грубых ботинках, окостеневшая, мертвая.

Из внутренних подворий громадного здания дворца глухо раздавались выстрелы. Два залпа, а после них третий – беспорядочный, после которого раздались бурные крики, несколько одиночных выстрелов, глухой гомон бешеных голосов, звон разбитого стекла, грохот железа, треск дерева и – новые залпы. Из главных ворот выбегали в панике группы рабочих и солдат, прятались за баррикадами и стреляли в спешке и замешательстве.

Продолжалось это, однако, недолго, так как из ворот показались четкие ряды серых солдатских силуэтов. Идущие впереди стреляли в сторону площади, другие густыми залпами засыпали внутренний двор.

– Юнкера и женский батальон Бочкаревой попали под перекрестный огонь! – кричали рабочие, лежащие поблизости от спрятавшихся за лагерной кухней Болдырева с сыновьями. – Это последние защитники Керенского!

– Наши, наконец, вытеснили шершней из дворца, – кричали другие.

Действительно, дворец был захвачен.

На высоком древке, где недавно еще развевались гордые царские знамена, начало хлопать громадное красное полотнище.

По этому сигналу все, что было живое, бросилось на защитников дворца. Началась резня.

Болдырев видел, как поднимались приклады винтовок и, как будто тяжелые цепы, падали на юнкеров; как кололи их штыками, стреляли, прикладывая стволы к груди и животам. Нападающие боролись между собой за место, чтобы нанести удар по врагам пролетариата. Выпускники военных школ отчаянно защищались остатками сил и не просили о милосердии.

Зимний дворец после штурма.

Фотография. 1917 год

Группа рабочих окружила двух юнкеров, вырвала из их рук винтовки; повалила, смяла и накрыла рвущими телами, как стая псов раненого зверя. Они били их прикладами и кулаками, пинали ногами, кололи, рубили, вырывали волосы, выбивали зубы, выколупывали глаза. Яростные, окровавленные, охваченные бешенством люди долго метались и возились над жертвами, хотя от молодых мужественных юнкеров остались жуткие, вызывающие ужас куски.