Ленин

Она встала с заплаканными, отчаявшимися глазами, смотрела на сконфуженного мужа. Он стоял перед ней и думал, что она могла показаться молодой женщиной. Стройная, горделивая осанка, черные прекрасные волосы, в которых кое-где поблескивали серебряные нити, лицо, открытое, привлекательное, красивые сапфировые глаза и свежие, еще горячие губы, почти девические – ничего не говорило о старости. Только две глубокие морщины около рта и мученическое, страдальческое выражение глаз свидетельствовали о глубоком терпении этой женщины и тоске.

– Маша… – произнес Болдырев. – Я знаю, что виноват и не заслуживаю прощения. Несчастный порыв… какого-то почти нездорового и непреодолимого влечения к той женщине. C’est plus fort que moi¹⁴… Я беспокоился о тебе и очень рано выехал. Долго не мог добраться на эту сторону, так как все мосты были в неисправности, а позже, вообрази себе, реквизировали мою машину, шел пешком… скрывался от пуль. Был свидетелем страшных несчастных случаев… ужасающих…

Как малое, робкое дитя схватил он жену за руку и срывающимся голосом рассказывал о своих переживаниях.

– Ждет нас великое несчастье! – повторял он постоянно.

Она молчала, не в силах сдержать рыданий, поднимающихся из сердца, и забыть обиду, тяжелую, болезненную, переходящую мгновениями в ненависть.

В прихожей раздался звонок, нетерпеливый, резкий.

Немного погодя ворвался высокий, смуглый молодой человек.

– Рад видеть вас вместе! – воскликнул он. – Что, Григория еще нет?

– Нет! – отвечала госпожа Болдырева, вытирая слезы.

– Что, он должен был прийти?

– Плачешь, мама? – спросил молодой человек и глянул на отца с дерзкой усмешкой. Добавил, – очередная романтическая эскапада?

Ай! Ай! В твоем возрасте, отец, это уже смешно. Удивляюсь только, что мама за три года не привыкла к этим гастрольным выступлениям пламенного господина и владыки!

– Петр! – увещевала сына госпожа Болдырева, с беспокойством поглядывая на мужа.

Тот же сидел в кресле, бледный и задумчивый. По-видимому, он даже не слышал дерзких слов сына.

– Валериан! – промолвила она, с тревогой дотрагиваясь до его плеча и с беспокойством глядя на его холеное лицо, такое безвольное, податливое, легкомысленное и порывистое одновременно. Минутами ненавидела она эти голубые глаза, пухлые губы, белый лоб, мягкие золотистые бакенбарды и буйную, почти юношескую шевелюру, ненавидела как покинутая, обманутая жена.

Чувствовала, однако, нежность к нему, безоружному перед всем, что выходило за границы быта нормальных заурядных людей. Она понимала своего мужа, знала все же, что не собственной работой, не напряжением мозга и мускулов пришел он к благосостоянию. Это счастливое стечение обстоятельств устроило судьбу Болдырева и дало ему независимое положение.

Болдырев оказался только в состоянии не испортить карьеру. Был учтивым, систематичным в работе, но не отдавался ей чрезмерно, работал только столько, сколько от него требовалось, и ничего сверх того был доволен своей ситуацией и не имел больших амбиций.

Он поднял на жену затуманенные, голубые глаза, в которые не погасли еще проблески сильного испуга и тоски.

– Что? – шепнул он изумленно, как будто пробуждаясь от тяжелого сна. – Спрашивала меня о чем-то, Мария?

– Петр пришел и ждет Григория… – промолвила она.

– Что у вас слышно? – спросил господин Болдырев, глядя на сына. – Каково поведение ваших рабочих?

– Плохо! – воскликнул сын. – Сегодня с утра явилась только десятая часть их. Большая часть пошла с большевиками. Остальные устроили митинг и вывезли на тачках всех инженеров. Пощадили только меня за то, что, как объяснили, относился к ним по-людски и вместе с ними работал на станках. Выбрали меня на должность директора. Ситуация сделалась глупой и очень щекотливой. Я отказался и подал в отставку. Не мог поступить иначе в отношении нашего правления. Должен был оставаться солидарным!

– Разумеется! – согласился отец. – Правление, наверное, это оценит, когда придут нормальные времена.

– Не настанут! – промолвил серьезным голосом сын.

– Не настанут? – спросила госпожа Болдырева.

– Может… когда-нибудь… во всяком разе, нескоро, – парировал молодой инженер. – Уверен, что революция удастся, именно такая, о какой мечтают эти люди. И я радуюсь этому!

– Что ты говоришь, Петр! – возмутился отец.

– Говорю то, что думаю! – парировал сын. – Нельзя было выносить такое положение. Те, которые тяжелее всех работают, по существу остались в ситуации невольников или нежелательных, хотя и необходимых машин, которых выбрасывают, когда они работают недостаточно деловито или когда в результате калькуляции владельца не будут нужны.

– Везде существует эта же самая система, – не согласился Болдырев.

– Значит, везде тоже плохо! Это поняли американские капиталисты и, выбирая из рабочей массы наилучших, самых способных представителей, делают из них партнеров небольшой части предприятия, справедливо и добросовестно рассчитанной. Другим странам, а в первую очередь, России, революция уже светит луной в глаза… – с румянцем на лице ответил Петр.

В кабинете зазвонил телефон.