Ленин

Мужики наблюдали за метавшейся в окне седой головой Болдырева, который поддерживал, постоянно съезжавшую на пол жену. К окну подскочил какой-то подросток и бросил в старика камнем. Толпа тут же взвыла, зацокала, а на седую голову и укрытую длинной серебристой бородой грудь обрушился град камней. Болдырев вдруг исчез. Видимо упал от удара камня. В тот же момент с треском, скрежетом и грохотом завалился потолок, выбросив высоко, под самое небо снопы искр, горящих щепок и углей.

— Урррр-а-а! — вознеслись над толпой радостные, триумфальные крики и звучали долго, заглушаемые грохотом падавших балок и стен.

— Выводите лошадей! — прорвался сквозь визг и шум пронзительный крик.

Все понеслись к хозяйственным постройкам, но не успели добежать, потому что крытая соломой конюшня, кладовая и деревянный барак с локомобилем, машинами и сельскохозяйственными инструментами, засыпаемыми горящими щепками, сразу охватил огонь. Раздалось тоненькое, жалобное повизгивание и тревожное ржание лошадей, шипение огня и треск горящего дерева… «Мужицкая иллюминация», одна из несметных, которыми была озарена Россия, погасла уже на рассвете… Мужики и бабы, размахивая руками и крича возмущенными голосами, расходились по своим хатам, гоня перед собой забранный из коровника Болдыревых скот.

— Эх, Аким Семенович, веселая была ночка! — кричал одноглазый крестьянин, похлопав по плечу старосту.

— Чистая работа! — отвечал тот, поблескивая угрюмыми глазами. — Пламя сожрало все дотла. Ничего не осталось! Жаль машин! Новые, хорошие были…

— Малая беда — короткий плач! — пискнула шедшая рядом женщина, сгибаясь под тяжестью набитого украденными в поместье вещами, мешка. — Теперь наше право! Все должно принадлежать народу… Так учил товарищ Гусев!

Чувствуя внезапную и сердечную благодарность Создателю, высокий с обожженной бородой крестьянин, с воодушевлением воскликнул:

— Толстую свечу поставлю перед иконой святого Николая Чудотворца за то, что без всяких проблем закончили мы это дело раз и навсегда! Земля — наша, вся нам принадлежит мать-кормилица!

— Только смотрите, чтобы наследники Болдырева не вернулись, — раздался остерегающий голос. — Ой, братья, погонят нас за эту ночь в Сибирь. Господи Иисусе, пощади нас, защити рабов Твоих!

Мужики начали пугливо озираться, креститься и шептать молитвы.

Это услышал Гусев и, сдвигая шапку на затылок, крикнул:

— Не бойтесь, товарищи! Они никогда не вернутся. Для спокойствия и уверенности вобьем на пожарище осиновый кол. Тогда точно — никто из Болдыревых сюда больше не вернется!

— Вобьем кол… почему не вбить?!.. — ворчали мужики.

Так и шли они, болтая, то угрюмо радуясь, то ощущая огромный страх, ползущий отовсюду в сером, мерцающем предрассветном свете.

В этот момент в Петрограде печатные станки со злым, издевательским стуком печатали воззвание Ленина к крестьянам: «Обращаюсь к вам: не ждите никакого закона, берите в свои руки землю, захваченную слугами царя, богачами и дворянством! Сметайте со своего пути врагов, угнетателей и эксплуататоров! Вы, как обиженные сбросившие оковы, обладаете таким правом. Спешите, потому что владельцы земельных поместий ждут помощи, которую ведут царские генералы! Они несут вам военнополевые суды, смерть, розги, тюрьмы и каторгу! Спешите и помните — то, что вы захватите, у вас никто уже не отберет! Да здравствует социальная революция! Да здравствует рабоче-крестьянское правительство! Да здравствует диктатура пролетариата!»

Ленин написал это воззвание перед полуночью, вернувшись с заседания Совнаркома. Слушая речи товарищей, он почувствовал, что его охватывает грусть и тревога. Идя по коридорам Смольного института, он думал:

— Правда ли, что я буду диктатором миллионов крестьян и рабочих? Хватит ли мне сил, чтобы навязать им свою волю? Я хочу сделать это, потому что воля моя никогда не будет использована для личной выгоды. Все, не исключая собственную жизнь, хочу я посвятить делу освобождения трудящихся от наемного рабства. Пока же мне кажется, что толпа владеет мною, навязывая мне свои наказы, а мне с трудом удается вымолить выполнение крошечной части собственных намерений… Стал ли я невольником толпы? Этого столпотворения чужих людей, орущих рабочих, невежественных, худших представителей крестьянства? Я должен был, уступая им, чтобы вырвать право на диктатуру снабжения, призвать их уничтожать лучшие хозяйства с высокой культурой земледелия и скотоводства… Впрочем, чего мне бояться? Диктатура концентрируется в моих руках, и когда я почувствую, что держу ее в кулаке, то поверну все, как захочу!..

Однако грусть не исчезала от этих размышлений творца новой революции…