Ленин и его семья (Ульяновы)

— Что такое?! — спросил он, отвлекаясь от бумаги и повторяя вслух выражение, остановившее его внима­ние. — «А потому комиссия вам предлагает…» Как?! «Предлагает»? Мне? Министру?! «Предлагает сделать соответствующее распоряжение о передаче всего следст­венного материала, имеющегося у чинов министерства юстиции, в распоряжение комиссии…» Не понимаю… комиссия «предлагает» мне?! министру?! Не понимаю…

Так отнесся Керенский к серьезному событию, выде­лив свое маленькое самолюбие… Больше он ничего не извлек из этого урока…

Назначенный секретарем этой комиссии, я, по суще­ству, являлся ее единственным активным следователем, вызывал к допросам свидетелей, предполагаемых винов­ных и пр. Расследование приводило меня к убеждению, что две силы вели агитацию по этому взрыву; какие-то либеральные группы с одной стороны и большевики с другой…

Мне приходилось в это время часто видеться с Ле­ниным, который частенько заезжал ко мне в Тавриче­ский дворец, где была резиденция комиссии. Чувство­валось, что он относился к этой комиссии и ее рабо­там настороженно. Я держал себя в разговорах по вопросу следствия с необходимой осторожностью, нико­му не сообщал никаких фактов, оглашение которых могло бы помешать ходу следствия. Ленин же ставил мне крайне рискованные вопросы, на которые я отвечал общими местами. Это его раздражало и выводило из себя. Он указывал, что в качестве члена Совета солдат и рабочих и редактора «Правды» имеет право знать все подробности о ходе следствия. Я, само со­бою, не соглашался с ним, что его злило. Я указал ему на то, что он в качестве члена Совета может ве­сти агитацию в пользу дезавуирования меня и что, пока я состою членом комиссии, я буду нести мои обязанности так, как я их понимаю.

— Да что же это, мил человек, — возбужденно го­ворил он, — неужели вы стоите в государственных де­лах за бюрократическую систему, за канцелярскую тай­ну и прочие благоглупости?.. Вас, очевидно, тоже охва­тывает, по выражению Достоевского, «административный восторг». Как вы не понимаете, что мне нужно знать все, что делается в комиссии? А вы прячетесь под сень «следственных тайн»… не понимаю.

— Я действую по инструкции, данной мне комис­сией, которая в первом же своем распорядительном за­седании единогласно постановила не оглашать следствен­ного материала до окончания ее работ…

— Ха-ха-ха! — с досадой отвечал он. — Это значит «прокуль профани»! (Полный профан. — Ред.) Так? А сами вы в тиши канцелярий будете вершить ваше вели­кое дело, господа мои хорошие, бюрократы прореволюционной формации, а там, глядишь, вдруг и облагодетельствуете нас, грешных, каким-нибудь мероприятием вроде салтыковского помпадура (персонаж сатиры M. E. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадур­ши». — Ред.)… Эх вы, горе-следователи!..

— Право, Владимир Ильич, вы зря сыпете вашими перунами, — отвечал я. — Пора бы вам уже знать из давних времен, что они на меня не действуют, — мне просто противно… скажу правду, до тошноты противно и стыдно за вас…

Между тем некоторые свидетели давали мне показа­ния, из которых было, несомненно, видно влияние Ле­нина и его окружения (Необходимо отметить, что далеко не все большевики были «ле­нинцами» и шли в ногу с ним. Так, уже в то время против Ленина выступали Каменев, Гольденберг, Красин, Красиков, я и другие и вся группа «Новой жизни». Замечу, что мы (Красин, я и др.) были чисто классическими большевиками, принимавшими большевизм лишь таким, каким он был до революции, и стояли враждебно к «необольшевизму», или, если угодно, «ленинизму». — Авт. ) на некоторые моменты выступления. Нащупывался ясный след, который вел хотя и зигзагами, но упорно во дворец Кшесинской или в ре­дакцию «Правды». Часто мне, как следователю, сообща­ли свидетели номера телефонов «Правды», Кшесинской и других, которые раздавались участникам протеста, а равно и конспиративные адреса разных «ленинцев»… Словом, как-то все определеннее и яснее намечались следы ленинской руки…

А Ленин продолжал нервничать и при встречах со мною задавал то насмешливые, то явно тревожные воп­росы…

— Ну, что, Георгий Александрович, — спросил он меня как-то, по обыкновению, наружно насмешливо, но с худо скрытой тревогой, — как идет следствие? Скоро ли вы отдадите распоряжение об аресте нас, грешных?.. По старой дружбе предупредите заранее, чтобы мы велели присным заготовить провизию для передачи нам, когда вы найдете нужным ввергнуть нас в узилище…

Следственный материал был собран и приведен в по­рядок… Но мне вскоре из-за болезни пришлось уехать в Стокгольм, ибо врачи категорически потребовали, чтобы я прекратил всякую работу и уехал куда-нибудь отды­хать…

Совет солдат и рабочих, узнав о моем предполагае­мом отъезде, просил меня поехать в качестве диплома­тического курьера и взять для передачи в Стокгольме кое-какие пакеты. Я согласился.