Ленин и философия

Вот рубеж, отделяющий ленинскую критику Канта от гегелевской. По мнению Ленина, Гегель критикует Канта с позиций абсолютной Идеи, то есть, предварительно говоря, с позиций веры в «боженьку», в то время как Ленин использует гегелевскую критику Канта, чтобы самому критиковать Канта с позиций науки, научной практики, научной объективности, и ее коррелята, материального бытия ее объекта.

Вот практика очистки, снятия шелухи, извлечения из оболочки там, где это возможно; Ленин извлекает то, что его интересует, из рассуждений Гегеля, стоящего на совершенно иной точке зрения. Причем именно разница точек зрения всякий раз определяет его выбор. Ленин признает примат науки и ее материального объекта; у Гегеля же, как мы знаем, о примате науки, вернее, наук ученых (которые не поднялись выше Рассудка), речь не идет — у Гегеля наука подчинена главенству Религии и Философии, в которой выражается истина Религии.

Б. Глава об абсолютной Идее Мы все время наталкиваемся на парадоксы:

только что мы сказали, что Ленина у Гегеля интересует критика Канта, но с точки зрения научной объективности, а отнюдь не ради истины, которая, коротко говоря, у Гегеля предстает как абсолютная Идея. И однако Ленин жадно вчитывается в главу об абсолютной Идее, считая эту главу почти материалистической:

«Замечательно, что вся глава об "абсолютной Идее" почти ни словечка не говорит о боге (едва ли не один раз случайно вылезло "божеское" "понятие"), и кроме того — это NB — почти не содержит специфически идеализма, а главным своим предметом имеет диалектический метод. Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля есть диалектический метод — это крайне замечательно. И еще одно: в этом самом идеалистическом произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего больше материализма. "Противоречиво", но факт!»

Как объяснить этот парадокс? В общем-то, довольно просто. Но чтобы это сделать, давайте немного вернемся назад.

В прошлом году в сообщении, сделанном на семинаре г-на Ипполита, я объяснил, что заимствовал Маркс из теоретического наследия Гегеля. Подвергнув критическому исследованию диалектику того, что можно назвать концептуальным экспериментаторством Маркса в «Рукописях 1844 года», где он к фейербаховой теории отчуждения Сущности Человека привил гегелевскую идею исторического процесса отчуждения, я попытался показать, что Маркс впоследствии отказался от этого взрывного сочетания не сочетаемого (он так и не опубликовал эту рукопись, выдвинутые в ней тезисы были им отвергнуты), однако в итоге оно все же привело к взрыву.

Выдвинутый Марксом в «Рукописях 1844 года» недоказуемый тезис гласил, что История представляет собой Историю процесса отчуждения некоего субъекта, родовой Сущности Человека, отчужденной в «отчужденном труде».

Именно этот тезис и оказался чреват взрывом. В результате взрыва испарились такие понятия, как субъект, сущность человека, отчуждение, и оформился концепт процесса без субъекта, который лег в основу всей аналитической работы, проделанной в «Капитале».

Маркс сам признает это в примечании к французскому изданию «Капитала» (любопытно: Маркс сделал это дополнительное пояснение через три-четыре года после выхода немецкого издания — очевидно, за это время он успел осознать важность данной категории и дать ей формулировку). Вот что пишет Маркс: «Слово "процесс", которое выражает развитие, рассматриваемое в совокупности его реальных условий, уже много лет как принадлежит научному языку по всей Европе. Во Франции его вначале стали употреблять с осторожностью, в латинском варианте: processus. Затем, лишенное этого наукообразного прикрытия, оно вкралось в книги по химии, физиологии и т. д. и в некоторые философские труды. В конце концов, оно обретет полноценное право гражданства. Заметим попутно, что в обиходном языке немцы, как и французы, употребляют слово "процесс" в юридическом смысле».