Ленин и Троцкий. Путь к власти

Переход от кружковой пропаганды к массовой агитации совершался болезненно. Для многих социал-демократов подпольная деятельность стала привычным образом жизни. Длительное пребывание в небольших и скрытых от посторонних глаз кружках развило у революционеров так называемый кружковый менталитет. Как это ни парадоксально, деятельность кружков, полная трудностей и опасностей, имела и свои «комфортные» стороны. Кружки не требовали от человека активной деятельности, направленной вовне. Члены кружка общались исключительно с товарищами или передовыми рабочими, почти все хорошо знали друг друга. Массовая агитация, напротив, представлялась многим прыжком в неизвестность. Рутинный порядок нарушался, а идеи и методы требовали коренных изменений. Неудивительно поэтому, что призыв к агитации был встречен некоторыми «стариками» с недоверием и даже враждебностью. Леонид Борисович Красин и Степан Иванович Радченко боялись, что переход к новой тактике обернётся страшными последствиями: она, мол, дезорганизует общую работу, нарушит подпольную деятельность, вызовет массовые аресты и подвергнет товарищей опасности.

Вопрос о новом тактическом повороте был проработан в узких кругах ветеранов, а затем представлен для обсуждения на широких рабочих собраниях, где зачитывались и дискутировались выписки из брошюры А. Кремера «Об агитации». Петербургский рабочий-пропагандист Иван Васильевич Бабушкин, вспоминая свою реакцию на новые предложения, отмечал:

«Я положительно восстал против агитации, хотя видел несомненные плоды этой работы в общем подъёме духа в заводских и фабричных массах, но я сильно опасался такого же другого провала^[93] и думал, что тогда всё замрёт, но я в данном случае ошибался»^[94].

Мартов вспоминает разговор с Бабушкиным, который противился внедрению новых методов. «“Вот, – говорил он нам, – стали во все стороны разбрасывать прокламации и в два месяца разрушили созданное годами”. Не чуждо ему было и опасение, что новая молодёжь, воспитываемая этой агитационной деятельностью, будет склонна к верхоглядству»^[95]. Дальнейшие события показали, что опасения Бабушкина таили в себе рациональное зерно. Некоторые из тех, кто с энтузиазмом поддерживал агитацию и выражал презрение к теории и кружковщине, были отнюдь не мнимыми, а вполне реальными оппортунистами. Однако, несмотря на ряд преувеличений, реакция против кружкового менталитета явилась критикой тех консервативных тенденций, которые, оставшись без внимания, неминуемо превратили бы массовое движение в сектантство. Годы спустя Троцкий, вспоминая об этом периоде, писал:

«Каждая рабочая партия, каждая фракция проходит на первых порах период чистой пропаганды, т. е. воспитания кадров. Кружковый период марксизма неизбежно прививает навыки абстрактного подхода к проблемам рабочего движения. Кто не умеет своевременно перешагнуть через рамки этой ограниченности, тот превращается в консервативного сектанта»^[96].

Примером того, как консервативность взглядов может сдерживать работу, является дискуссия, которая состоялась среди московских марксистов по поводу их участия в первомайской демонстрации 1895 года. Сергей Иванович Прокофьев вспоминал, какую тревожную реакцию вызвало его предложение организовать нелегальное собрание в лесу:

«…Когда я этот вопрос поставил среди своих товарищей, собравшихся у меня, то решили праздновать втихомолку, не делать шума, старались, как бы не напортить нашей работе, – боялись провала. Товарищи говорили: ещё рано заявлять о себе, у нас ещё очень мало сил для выступления и что мысль о праздновании сейчас – это мысль интеллигенции…»^[97]

Однако сама жизнь преподнесла большой сюрприз, который коренным образом изменил положение и перевернул старые схемы с ног на голову.