Ленинъ как мессия

Страшные слова, и непонятно, о ком ты говоришь. Если о нас, побежденных тобою, то в чем же наше горе? Не хлеб ли и мир ты сулишь нам, вступая, а мы так хотим мира н хлеба, мы скоро детей продадим за кусок хлеба и день хоть позорного, но сладкого мира. В чем же наше горе? Но ты суров, Ленин, ты даже страшен, Великий.

Смотрю на тебя и вижу, как растет вширь и в высоту твое маленькое тело. Вот ты уже выше старой Александровской колонны. Вот ты уже над городом, как дымное облако пожара.

Вот ты уже, как черная туча, простираешься за горизонт и закрываешь все небо: черно на земле, тьма в жилищах, безмолвие, как на кладбище. Уже нет человеческих черт в твоем лице: как хаос, клубится твой дикий образ, что-то указует позади дико откинутая черная рука.

Или ты не один? Или ты только предтеча? Кто же еще идет за тобою? Кто он, столь страшный, что бледнеет от ужаса даже твое дымное и бурное лицо?

Густится мрак, и во мраке я слышу голос: – Идущий за мною сильнее меня. Он будет крестить вас огнем и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.

Идущий за мною сильнее меня.

Густится мрак, клубятся свирепые тучи, разъяренные вихрем, и в их дымных завитках я вижу новый и страшный образ царской короны на царской короне на голове. Кто этот страшный царь? Он худ и злобен – не Царь-Голод ли это? Он весь в огне и крови – не царь ли это Вильгельм? Он с веревочной петлей поверх короны – не царь ли Николай это. Сгущается тьма. Мне страшно!

Сгущается бездонная тьма, кромешный мрак. Ни единого огня, ни единого голоса – безмолвие и тьма. Мне страшно. Как слепой, мечусь я в темноте и ищу Россию: – Где моя Россия? Мне страшно. Я не могу жить без России. Отдайте мне мою Россию!

Я на коленях молю вас, укравших Россию: отдайте мне мою Россию, верните, верните!

Ищу и не нахожу. Кричу и плачу в темноте. И мне страшно, о Господи! Где моя Россия? Сердце не хочет биться, кровь не хочет течь, жизнь не хочет жить.

Отдайте Россию! …Или это только галлюцинация, бредни писателя, который не может спать? А наяву все так спокойно и просто. Вон улица и красные флаги. Вон милиция. Вон министры.

И все вообще ждут Ленина.

Гряди же, победитель! Гряди спокойно». ("Русская Воля". 15 сентября 1917г.) «(Тебе Ленину)…все согнулись и кланяются, как Иосифу», «Или ты только предтеча?» Но кого? Иосифа Сталина?… История дает ответ…

А вот, что вышло из-под пера Горького в первом издании воспоминаний о Ленине.

Подчеркивание русскости Ильича приводит к удивительным сравнениям: «И был он насквозь русский человек с «хитрецой» Василия Шуйского, с железной волей Аввакума, с необходимой революционеру прямолинейностью Петра Великого. Он был русский человек, который долго жил вне России, внимательно разглядывал свою страну, – издали она кажется красочнее, ярче. Он правильно оценил потенциальную силу ее – исключительную талантливость народа, еще слабо выраженную, не возбужденную историей, тяжелой и нудной, но талантливость всюду, на темном фоне фантастической русской жизни, блестящую золотыми звездами»99.

В этом подчеркиванье русскости Горький переходит границы здравого смысла. Ибо выше есть расхожая цитата о русском народе: о его талантливости и лености.

Ну а уж если русский человек умник, то он обязательно или еврей или человек с примесью еврейской крови 100. Этого-то не могут простить Ленину. Ну, а если сравнение Ленина с Аввакумом и Петром – легитимно, то с Василием Шуйским -заведомо подленькой фигурой русской истории, отрицательной даже с социологической точки зрения: ибо он казнил вождя крестьянской России – Болотникова101. Но, если сравнивать с Аввакумом и Петром, то возникают «ножницы» – в конце концов, к чему звал Россию Аввакум? К темному прошлому и у него ничего нет общего с Западником Петром. И все-таки связь с Петром Ленина закономерна. Да, Ленин сохранил империю, но какой ценой?

Небольшой экскурс в историю.

В июне 1831 года А. С. Пушкин получил разрешение пользоваться архивами, документами петровского времени. Если и была у заказчика (императора Николая Павловича) мысль, что из-под пера первого поэта выйдет апофеоз, то этого не произошло. «Медный всадник» при жизни не был допущен цензурой, несмотря на «идеальное вступление».

В чем дело? «…Вступив в архивы, Пушкин дотронулся собственноручно до источников, свидетельствующих о величии реформатора, но вместе с тем и ужасающих, так как из этих документов струилась и капала кровь почти на каждом листе»102.