Ленин. Книга 1

Ленин еще не знал, что свергнутые классы не смирились с поражением. Они были просто деморализованы и разобщены. Но, взяв через три дня после переворота в руки «Рабочую газету», счастливый вождь прочел последний сдавленный крик Предпарламента, заседавшего до его роспуска в Мариинском дворце:

«Всем! Всем! Всем!

Граждане России!

Временный Совет Российской Республики, уступая напору штыков, вынужден был 25 октября разойтись и прервать на время свою работу.

Захватчики власти со словами „свобода и социализм“ на устах творят насилие и произвол. Они арестовали и заключили в царский каземат членов Временного правительства, в т. ч. и министров-социалистов… Кровь и анархия грозят захлестнуть революцию, утопить свободу, республику и вынести на своем гребне реставрацию старого строя… Такая власть должна быть признана врагом народа и революции…»236

Эта же газета в том же номере опубликовала заявление военных:

«Фронт требует подчинения Временному правительству

От имени армии фронта мы требуем немедленного прекращения большевиками насильственных действий, отказа от вооруженного захвата власти, безусловного подчинения действующему в полном согласии с полномочными органами демократии Временному правительству, единственно способному довести страну до Учредительного собрания — хозяина земли русской.

Действующая армия силой поддержит это требование.

Начальник штаба Верховного Главнокомандования — Духонин.

Помощник нач. штаба по гражданской части — Вырубов.

Председатель общеармейского комитета — Перекрестов»237.

Ленин, так долго говоривший и призывавший к превращению войны империалистической в войну гражданскую, мог почувствовать, прочитав заявление Предпарламента, ее смертоносное дыхание.

В книге поэтессы Зинаиды Гиппиус о своем муже Дмитрии Мережковском есть строка о днях, которых мы коснулись только что. «…Вот холодная, черная ночь 24–25 октября. Я и Д.С (Дмитрий Сергеевич Мережковский. — Д.В.), закутанные, стоим на нашем балконе и смотрим на небо. Оно в огнях. Это обстрел Зимнего дворца, где сидят „министры“. Те, конечно, кто не успел улизнуть. Все социал-революционеры, начиная с Керенского, скрылись. Иные заранее хорошо спрятались. Остальных, когда обстрел (и вся эта позорная битва) кончился, повели пешком, по грязи, в крепость, где уже сидели арестованные Керенским, непригодные большевикам или им мешавшие люди.

На другой день, черный, темный, мы вышли с Д.С. на улицу. Как скользко, студено, черно… Подушка навалилась — на город? На Россию? Хуже…»238

Так восприняла эти дни известная русская писательница: «скользко, студено, черно…». Гиппиус не знала, что демократию в России на последнем ее рубеже, в Зимнем дворце, защищали лишь «ударницы» из женского «батальона смерти», несколько рот зеленой юнкерской молодежи и 40 георгиевских кавалеров во главе с капитаном на протезах…

А Ленин, выслушав в это время доклад Троцкого о его «военной хитрости в момент открытия генерального боя», нараспев, весело, возбужденно проговорил:

— Вот это хо-ро-о-шо-оо! Это очень хорошо!

«Военную хитрость Ильич любил вообще, — вспоминает Троцкий, — обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело!

— Лишь бы взять власть!»239

Комиссары и Учредительное собрание