Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Биографу Горки невольно кажутся юдолью скорби, мемориалом трагической ленинской агонии – но когда ВИ впервые попал сюда осенью 1918-го, после покушения Каплан, в его дорожной корзине лежал вовсе не саван, а полувоенный френч и резиновые сапоги для охотничьих прогулок. Он провел здесь много удачных, солнечных и дождливых, рассеянных дней. В чердак ленинской биографии, плотно оббитый войлочной звукоизоляцией и с характерной спертой атмосферой, Горки превратились задним числом. Часть своих худших, наполненных мольбами об эвтаназии недель – весну 1923-го – Ленин провел не здесь, а в кремлевской квартире; и именно там каталась по полу, истерично рыдая, жестоко оскорбленная («Ми еще пасмотрим, какая ви жена Лэнина») Надежда Константиновна; правда, по иронии судьбы обстановка и больничная духота кремлевской квартиры были впоследствии всосаны Горками – да так там и остались.

Горки «обнаружил» в 1918 году видный московский большевик Сапронов; от Кремля – 32 километра по Каширскому шоссе; даже на тех автомобилях, даже зимой – час езды; по части комфорта и средств связи это была едва ли не лучшая усадьба в Подмосковье – и не такая роскошная, как Архангельское, куда Ленин не поехал бы в принципе.

В начале осени 1918-го еще больше, чем собственно в дачном воздухе и целительных токах природы, Ленин нуждался в загородном укрытии от террористов. В Москве, даже в Кремле, он представлял собой очевидную и легко доступную мишень; в тот момент никто не мог ручаться, что произойдет через неделю; большевики вовсю фабриковали поддельные документы на случай необходимости уходить в подполье. Ногин, также участвовавший в подборе запасной резиденции, собирался поселить Ленина у какого-нибудь крестьянина под видом больного или родственника; Сапронов хотел положить его в Тушине – в деревянных домиках администрации завода «Проводник», под видом своего больного отца. Горки показались Беленькому и Малькову оптимальным по части безопасности вариантом. Планировалось поместить туда Ленина «под шумок»: сначала учредить там коммуну, одновременно устроить нечто вроде базы отдыха, куда съехались вроде как «заграничные гости» – на самом деле латыши из ЧК.

Инкогнито Ленина удалось сохранять недолго – в парке вовсю гуляла крестьянская молодежь с гармошками, играли в городки с чекистами и осваивали езду на велосипеде; рабочие совхоза узнали показывавшегося на террасе Ленина – и раззвонили о нем, принялись звать его к себе на митинги; крестьяне даже попросили преобразовать совхоз в сельхозкоммуну имени Ленина. Такие просьбы казались ВИ несуразицей и азиатчиной, но обычно он ставил резолюцию: «Не возражаю»; перевешивала политическая целесообразность – чем больше знаков того, что мир теперь стал другим, тем лучше. Коммуна после отъезда ВИ в Кремль тут же развалилась, а усадебное имущество латыши принялись «распределять» – на подводах в Прибалтику. Но Горки и сейчас остались Ленинскими.

Чаще, чем кто-либо, их сейчас видят пассажиры авиалайнеров, подлетающих к аэропорту Домодедово: это большая лесопарковая зона к югу от МКАД. К 1918 году усадьба Горки принадлежала Зинаиде Морозовой, вдове Саввы Морозова – того самого, что прятал когда-то Баумана, приятельствовал с Горьким и финансировал РСДРП; родственные связи не уберегли хозяйку поместья от реквизиции. Выйдя вторым браком за московского градоначальника Рейнбота, Морозова наняла в архитекторы Шехтеля, который превратил непримечательный большой дом и два заурядных флигелька в сложносочиненное произведение искусства, образец высокого классицизма. Даже пейзаж как будто «облагородился» – круглый партер перед главным зданием, с балюстрадой и смотровой площадкой, выглядит замечательно соразмерным ландшафту, очень русскому, с обрывом и большим прудом внизу. На другой стороне – косогор с уходящими за горизонт полями, которые теперь, правда, застроены похабными дачами.

Пропорциональный, изящный, с колоннадой, полуротондами, широкими площадками-балконами, барельефами на античные темы по фризу и сдержанным, без вычурности, проходным внутренним атриумом с двенадцатью колоннами дом не мог не понравиться ВИ с его вкусом к классическому искусству. Однако здание было на три размера больше, чем требовалось, и Ленина, разумеется, раздражало, что он, выбрав Горки, участвует в процессе ползучей реставрации дореволюционного режима; зачем тогда завешивать страну лозунгами «мир хижинам, война дворцам»? Именно поэтому ВИ отказался селиться в господском тринадцатизальном доме с зимним садом и сразу забился с семьей во флигель, на второй этаж. Да и в 1922-м, когда болезнь все же заставила его перебраться в главное здание, старался минимизировать свой контакт с морозовско-рейнботовскими вещами: мебель держали в чехлах, картины, даже выглядевшие неуместно-декадентскими, не трогали; семья строго различала «свое» и «казенное».