Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Но уехать оказалось невозможно – сначала Генуя, потом… И ладно бы только мировая политика. Несмотря на мигрени, бессонницы, ощущения онемения с «кондрашками» и обмороки с судорогами, до декабря 1922-го Ленин – непостижимо – остается машиной, которая готова тратить свое время на записки о «пересмотре вопроса во ВЦИКе о передаче шпалопропиточных заводов из Высшего совета народного хозяйства в Народный комиссариат путей сообщения», внимательное изучение «материалов о Главрыбе» и окрики из серии «виновные в самовольном расходовании валенок привлекаются к судебной ответственности за расхищение». Сам писал, своей рукой; он был трудоголиком и информационным наркоманом.

Кончится тем, что Орджоникидзе в Грузию Ленин напишет, чтобы тот распускал слухи, будто он едет туда в отпуск, но на самом деле точно не поедет; можно лишь предположить, до каких масштабов разросся бы «анекдот», если бы паралич хватил Ленина на Кавказе.

Об обмороках до мая 1922-го знала только личная охрана. Ленин запрещал болтать кому-то о подробностях, однако ипохондрическое состояние ВИ не было тайной для окружающих. Он сам часто жаловался на «чертовские бессонницы», на то, что «нервы у меня все еще болят, и головные боли не проходят». «Я болен и туп», – комментирует он свое непонимание нюансов различий между двумя сходными экономическими формами. По-немецки – еще категоричнее: 8 марта: «Ich bin krank. Absolut unmoeglich irgendwelche Arbeiten zu ubernehmen». 10 апреля: «Lieder bin Ich noch immer krank und arbeitsunfahig»[27].

Словосочетание «ликвидация дел» возникнет только в декабре 1922-го, однако бурная деятельность Ленина, подозрительно напоминающая желание оставить рабочий стол чисто убранным перед долгой отлучкой, разумеется, привлекает внимание заинтересованных лиц, которые хорошо обучены смотреть на вещи в динамике; развитие ситуации – и явная невозможность участия Ленина в публичной политике (предполагающей выступления на съездах и конференциях – партии, Советов, Коминтерна, профсоюзов) грозит обернуться для них неприятностями – или новыми возможностями.

В сущности, не так уж удивительно, что его коллеги, видя, что интенсивность работы заметно ухудшает его состояние, с лета 1922-го, после первого инсульта, пытаются перекрывать ему доступ к новостям и рабочим материалам; в конце концов, сам Ленин за годы административной деятельности успел отправить своим коллегам множество строгих указаний относительно их здоровья – «обязать взять отпуск», отследить, не саботируют ли больные предписания врачей – в надежде как раз на то, что, отдохнув, его товарищи будут справляться с работой более эффективно и дольше протянут свою лямку. Вот и он, сталкиваясь с табу на новости и некоторыми признаками контроля за собой, не имел особых резонов жаловаться на товарищей.

Первый инсульт обрушивается на Ленина через два дня после прибытия в Горки – 25 мая 1922 года.

Превращение, с непостижимой скоростью, в инвалида изумляет его.

Он видит, тактильно ощущает, слышит – но как будто не может проанализировать поступающую к нему из всех этих источников информацию; какие-то импульсы проходят – какие-то нет. Он не в состоянии преобразовать зрительные образы в речевые конструкции; еще хуже дела обстоят с письмом – повреждение какого-то отдела коры головного мозга блокирует возможность генерировать графические символы; счет – умножение и деление – также вызывает у него сильнейшие затруднения. Пожалуй, визуально характер ленинской агнозии, его «демонтированную» речь можно было бы изобразить в форме кубистского коллажа, с ломаными линиями и вздыбленными поверхностями; то «умирающие», то снова активизирующиеся участки коры обеспечивают быструю смену реакций – от гнева и слез к счастливому смеху.

Сам Ленин прекрасно осознавал необычный характер своей болезни, размышлял над фактором ее непредсказуемости, пытался понять, почему его личность подвергается разрушению и есть ли какие-то способы остановить этот процесс. Разбиравшийся в медицине лучше, чем среднестатистический человек своего времени, регулярно общавшийся с врачами, охотно – поначалу – соблюдавший все рекомендации, принявшийся летом 1922-го сам читать медицинские книги брата, врача, Ленин полагал свою болезнь чем-то вроде фантасмагорического наваждения. Видимо, для его аналитического, натренированного, безотказного ума отказ искать решение простейших задач, «error 404», был изощренной пыткой. По рассказам наблюдателей, Ленин часто повторял: «это ведь ужасно, это ведь ненормальность», «какое-то необыкновенное, странное заболевание».