Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Болезнь Ленина действительно была ОЧЕНЬ странная. Словосочетание «неврастения на почве сильного переутомления» перестало объяснять то, что с ним происходило, уже зимой 1922-го; и кого в Горках действительно хотелось бы увидеть в качестве экскурсовода, так это, пожалуй, покойного уже Оливера Сакса, врача-нейропсихолога, натуралиста и литератора, описавшего множество уникальных случаев поражения коры головного мозга. Одаренная личность со странной болезнью, Ленин, несомненно, заинтриговал бы в качестве пациента такого крупного охотника за психиатрическими диагнозами – и занял бы достойное место в паноптикуме из представителей редких форм жизни: между человеком, который принял свою жену за шляпу, и жертвами эпидемии летаргического сна. Но разгадал бы Сакс тайну ленинской болезни?

Инсульт, повлекший за собой дислексию, напугал ВИ надолго, но основные навыки уже через несколько дней восстановились; он вновь заговорил, причем мог изъясняться не только по-русски, но и по-немецки и по-английски, без ошибок умножать большие числа; отступил и паралич. В середине июня он вставал, ходил; «даже пробовал вальсировать» (вариант: «пустился в пляс»), хотя правая нога плохо сгибалась. Неловко усевшись однажды – почти мимо кресла, он сострил на свой счет: «Когда министр или нарком абсолютно гарантирован от падения? Когда он сидит в кресле!» Опять нарком! Чтобы отвлечь ВИ от политики, ему предложили ухаживать за нарочно выписанными в Горки кроликами, пытались заинтересовать проращиванием растений из семян, стали учить плести корзины из ивовых прутьев; с грехом пополам он сплел одну и подарил сестре. Из Берлина прислали, по словам Марии Ильиничны, «целый чемодан» настольных игр – шашки, домино, хальма; ВИ наотрез отказывался садиться за какую-либо из этих игр, полагая, что предложение потратить время на что-то подобное означает подозрение в идиотизме. Шахматы ему, видимо, не предлагали, опасаясь, что это может не столько развлечь, сколько утомить его.

В начале октября Ленин, вопреки рекомендациям врачей, возвращается в Москву – и активно восстанавливает свою долю во всех важных административных сферах и дискуссиях. По словам Троцкого, как раз в это время Ленин осознает, что нравы в Кремле переменились, бюрократический контроль центра за «местами» резко усилился; тот же источник сообщает, что Сталин, пристально следивший за состоянием здоровья Ленина, уже списал его со счетов и, пользуясь своими возможностями как генсека, пытается обращаться с ним как с «хромой уткой». Несмотря на изменения в химическом составе атмосферы, за первую пару месяцев в Москве Ленин сумел внушить коллегам идею о своем почти полном выздоровлении – вот разве что стал носить очки и, отправившись в театр на спектакль по Диккенсу, смог высидеть только первое действие; но, когда надо, он демонстрирует боевую форму. Тот, кто еще недавно сбивался в устном счете, забывал простейшие слова и не мог назвать предмет (видел, что цветок – и мог сказать это, но как называется: ромашка или незабудка, вспомнить не получалось), страдал от вербальной парафразии (хотите сказать «лимон», но произносите – «роза»), снова вел заседания Совнаркома. Один раз – на заседании Коминтерна – Ленин произнес речь на немецком, длившуюся час двадцать.

С 20-х чисел ноября меж тем начинает вестись тайный дневник секретарей – о котором Ленин даже не знал; странный – и почему-то включенный в собрание сочинений – документ. Это краткие рапорты о работе и болезненных состояниях ВИ, вносившиеся в особую тетрадь несколькими женщинами – которые занимались этим по март 1923-го, вплоть до последнего инсульта, и, видимо, осознавали, что дневник их предназначен для кого-то, кто может использовать его с разными целями; теоретически и неблаговидными для их «патрона». О том, что с секретарями уже в октябре 1922 года у ВИ возникают особые нюансы в отношениях, можно понять, например, по посланьицу, которое он отправляет Фотиевой после того, как засекает, что та перехватывает и фильтрует все направленные ему на заседании записки: «Вы, кажись, интригуете против меня? Где ответы на мои записки?» Наверное, следует предположить, что дневник было приказано вести, чтобы не упустить какие-то важные мысли больного человека, – однако там фиксируются детали, которые точно не могут быть квалифицированы как имеющие «государственное значение»: «По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы»; «Просил Лидию Александровну заходить к нему через день. На вопрос “в котором часу”, сказал, что ведь он теперь свободный человек». Позже будет замечено, что характер дневника меняется после 18 декабря – записи вносятся задним числом, и ведущие уже не довольствуются сухим деловым тоном. Само наличие дневника свидетельствует о том, что за Лениным как минимум наблюдает политбюро; кто именно – тоже, надо полагать, ясно; один из лейтмотивов дневника после 18 декабря – Сталин, который, видно по записям, вызывает у ВИ раздражение своими поступками и манерами.