Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Титры идут и идут, и вот уже, кроме основных действующих лиц и исполнителей, названы и фамилии самых последних ассистентов, секретарей, водителей… Вообще-то титры считаются технической частью, на них потихоньку зажигается свет в зале, входят уборщицы, чтобы подмести рассыпанный попкорн – знак зрителям, что сеанс окончен и пора по домам.

Однако некоторые упорно сидят на своих местах – или стоят и ругаются, обычно родители и дети, родители пытаются уйти – всё ведь кончилось, пора! – а дети, привыкшие к марвеловским фильмам, хватают их за рукав, подожди, сейчас еще будет. Ну что, что будет?! Дети жмут плечами – неизвестно, и понимают, что рискуют: если ничего не будет, скандала не избежать, взрослые не любят оказываться в глупом положении.

И иногда ничего-таки не происходит, но бывает – вдруг – действительно, титры прерываются – и на экране вновь появляется кто-то из персонажей. Это называется «сцена-после-титров», и прогнозировать, как она будет выглядеть, невозможно. Какой-то смешной или странный – весьма вероятно – эпизод. Или – так называемая «четвертая стена» неожиданно разрушается, и кто-то из персонажей вдруг обращается к зрителям напрямую (как в «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен»: «А че это вы тут делаете? Кино-то уже – кончилось!»). Иногда это какой-то комментарий (как в «Карнавальной ночи» после слова «Конец» вдруг опять появляется Огурцов и говорит: «Товарищи! Одну минуточку!.. Официально заявляю, что за всё, что здесь сегодня было, я лично никакой ответственности не несу!»). Или трейлер будущего фильма, или мини-презентация нового персонажа, или сцена, проливающая свет на прошлое кого-то из героев, или мост в параллельную вселенную, где тоже разворачивается какая-то – связанная с уже известной – но своя – жизнь, намек на то, что показанные события имеют и некую другую, ускользнувшую от нас сторону – которой еще только предстоит быть раскрытой.

Смысл сцены-после-титров – в том, что все нарушают правила: режиссер намекает на что-то такое, о чем не должен бы говорить, а вы продолжаете сидеть в зале, когда все уже ушли, преодолевая неуютное ощущение, что, наверно, выглядите идиотом; да не наверно – точно; явно ведь ничего больше уже не будет.

И вдруг – вдруг – титры прекращаются и вновь наступает темнота.

Тьма.

Берег реки – это Енисей; слышатся струение воды, всплески, треск костра и, время от времени, звуки ныряющего и выскакивающего наверх поплавка – выставлены удочки, это рыбалка.

Вокруг костерка расположились трое.

Один – Строганов, молодой еще человек, владелец сельской лавки в Шушенском, еще не выбравший, кем быть – деревенским капиталистом или либеральным интеллигентом; начинающий шахматист.

Его очередь быть костровым, но он задремал. Он приподнимается на локте, продирает глаза, потягивается и идет смотреть удочки.

На одной, ого, обнаруживается крупный – килограмма на полтора – налим.

Живой, извивающийся, жутковатый – морда страшная – телом как сом, но поуже, мурено-, скорее, подобный.

В руках он кажется Строганову слишком ценной добычей, чтобы просто оглушить его камнем и бросить на траву, чтобы долежал до завтрашней ухи.

Таким и напугать – ого-го.

Рыбалка – занятие скучноватое, кукуешь себе часами на берегу, и Строганову приходит в голову мысль подшутить над своими товарищами.

Сосипатыч спит, ладно подобравшись, плотно укутавшись в свою крестьянскую одежду, к такому и захочешь не подступишься.

А вот Владимир Ильич, да, накрыт полушубком, но он городской, опыт ночевок на природе у него меньше, и он подраспахнут, разметался во сне.

Вообще-то он не только сосед, но еще и наставник – познакомившись со Строгановым, ВИ оценил его высокий интеллект и за пять сеансов обучил лавочника играть в шахматы, чтобы иметь под рукой серьезного партнера.

Строганов смотрит на своего учителя, решительно подшагивает, поднимает полу у полушубка и недолго думая запихивает туда, к ВИ в нутро, рыбину.

Пока ВИ продолжает спать, Строганов скорее бежит на свое место с другой стороны костра, ложится, прикрывает глаза, делая вид, что он ни при чем.

С той стороны костра сначала ничего не происходит – но вдруг налим всковыривается и, пытаясь найти выход, проскальзывает ВИ под рубашку.

Дальше тихая фаза заканчивается.

ВИ во сне чувствует, что по нему ползет что-то мокрое и холодное. Он вскакивает, начинает орать на весь Енисей – ему кажется, что к нему за пазуху залезла змея, – и начинает отлеплять, отдирать от себя рубаху, чтобы то, что там, за пазухой, перестало быть на нем, отвязалось, слезло. Он инстинктивно боится залезать рукой за пазуху и дотрагиваться, поэтому пытается выпростать рубаху из штанов, чтобы живая тварь выпала через щель, по возможности не причинив ему вреда, не тронула его.

Наконец ему удается оттопырить от себя рубаху, втянуть живот – и вот в просвет выпадает что-то: живое склизкое бурое усатое чешуйчатое длинное узкое с широким ртищем на морде.