Ленин. «Сим победиши»

В письме указывалось, что врачи сочли возможным разрешить Ленину, «ввиду невыносимости для него полной умственной бездеятельности, вести нечто вроде дневника, куда он заносит свои мысли по разным вопросам, причем части этого дневника, по указанию самого тов. Ленина, появляются на страницах печати». Говоря грубее, речь идет не о конкретных предложениях предстоящему XII съезду партии, не о безотлагательной «политической реформе», а всего лишь об «общих соображениях и трудностях», которые могут возникнуть «в предстоящую историческую эпоху». И все это — на почве «невыносимости для него полной умственной бездеятельности...»

В конце данного «строго секретного» письма, «во избежание возможных недоразумений», выражалась уверенность, что «губкомы не замедлят правильно ориентировать партийные организации». Далее следовали подписи по алфавиту «наличных членов Политбюро и Оргбюро ЦК РКП: Андреев, Бухарин, Дзержинский, Калинин, Каменев, Куйбышев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий»356.

И напрасно Юрий Иванов в своей книге «Чужой среди своих» утверждает, что подпись Троцкого была «явно фальсифицирована Сталиным». Нет, не фальсифицирована. Подписал Лев Давыдович... Как и Николай Иванович Бухарин, как и Рыков, как и Каменев, как и Дзержинский. Документ заверен печатью и подписью техсекретаря Политбюро М. Бураковой, он не раз упоминался в ходе дискуссии 1924 года, и никто никаких опровержений по этому поводу не давал357.

При всей сдержанности письмо это, по сути своей, являлось достаточно жестким. Причина вполне очевидна. Надо было «подстраховаться» на будущее. Независимо от того, знали в этот момент члены руководства о «характеристиках» в «Письме к съезду» или нет, они нисколько не сомневались в том, что Ленин сумеет обойти любые препоны для того, чтобы довести свои предложения до партийного съезда. И повод для опасений был.

Именно 24 января Владимир Ильич поручил Фотиевой «запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу...» О том, что на 25-е этот вопрос поставлен на Политбюро, что все уже сговорено, «он, — как отмечает Фотиева, — по-видимому, не знал». 25 января Политбюро обсудило доклад комиссии и утвердило ее предложения. Так что «вопрос» был улажен. Поэтому запрос Ленина, который, как мы знаем, так или иначе затрагивал Сталина, Дзержинского, Рыкова, Орджоникидзе и других, был совсем некстати358.

С запросом о материалах комиссии по грузинскому вопросу Лидия Александровна обратилась к Дзержинскому. Феликс Эдмундович ответил, что «материалы у Сталина», а Сталин 29-го позвонил и заявил, что «материалы без Политбюро дать не может». Узнав об этом 30 января, Владимир Ильич сказал Фотиевой, что «будет бороться за то, чтоб материалы дали». Но уже 1 февраля, через 4 дня после того, как шифровка ушла в губкомы, Фотиева сообщила Ленину, что Политбюро «разрешило материалы получить»359.

29 января у Владимира Ильича состоялся разговор с врачом и «на его вопрос, сможет ли он выступить на съезде 30 марта, доктор ответил отрицательно, но обещал, что к этому сроку он встанет, а через месяц ему будут разрешены газеты». Фотиева пишет, что Ленин рассмеялся и сказал по поводу документов грузинской комиссии: «"Это ведь не газеты, значит, я могу и сейчас читать". Настроение, по-видимому, недурное»360. И, может быть, как раз оттого, что прав он оказался, когда решил готовить не выступление на XII съезде, а по возможности, изложить свои предложения до съезда в продиктованных статьях и письмах.

После публикации «Как нам реорганизовать Рабкрин» Владимир Ильич заметно повеселел. Володичева после встречи с Лениным 2 февраля записывает: «Не видела с 23-го января. По внешнему виду значительная перемена к лучшему: свежий, бодрый вид. Диктует, как всегда, превосходно: без остановки, очень редко затрудняется в выражениях, вернее, не диктует, а говорит жестикулируя»361.

Напрашивается вопрос: существовала ли какая-то связь между диктовками и самочувствием Владимира Ильича или, по крайней мере, его настроением? Если судить по записям врачей за декабрь 1922 — март 1923 года, то существовала. Причем самая непосредственная и безусловно положительная. Судите сами...

После 16 декабря, все дни подряд, общее состояние Ленина ухудшается: «бессонница», «голова тяжелая», «настроение плохое», «писать может только крайне медленно, причем буквы очень мелкие», но пока «речь не расстроена».

23-го, как указывалось выше, самочувствие еще более ухудшилось, но он настоял на диктовке «Письма к съезду». Врачи отмечают: «После этого В.И. значительно успокоился». Запись следующего дня, после продолжения диктовки: «Спал хорошо и объясняет это В.И. тем, что ему дали возможность продиктовать свои мысли. Голова не болит». После диктовок 25-го и 26-го: «Настроение в общем хорошее. Голова не болит»362.