Ленин – Сталин. Технология невозможного

В час дня открылись одни из ворот Таврического дворца, и начался пропуск делегатов. Первыми прибыли эсеры. Александр Рабинович описывает их явление следующими словами: «Шагая по шестеро в ряд, делегаты щеголяли отличительными бантами-розетками и несли в руках свечи и свертки с бутербродами. Примерно половина из них была облачена в деловые костюмы, а сверху, чтобы уберечься от мороза – в тяжелые шубы и галоши. Другую половину составляли крестьяне в грубых полушубках и валенках. Николай Святицкий впоследствии заметил, что такие лица, какие были у его коллег, он прежде «видал у приговоренных»». Многие из них по-прежнему недооценивали большевиков, считая, что не вернутся живыми домой.

Белый Зал дворца был увешан черными транспарантами – все-таки большевики умели не только ставить батальные сцены, но и работать в жанре мелких пакостей![223] Делегаты расположились так: справа – меньшевики и эсеры, слева – большевики, посередине – левые эсеры. Кадетов не было. На галерке собрались гости – представители заводов, воинских частей и флотских экипажей, многие с винтовками, гранатами, пулеметными лентами и прочими необходимыми в тревожное время предметами туалета. Впрочем, как выяснилось позднее, делегаты также не были безоружными.

Антагонизм обозначился сразу. Левая половина зала была намерена требовать от Учредительного Собрания принятия «Декларации», правая собиралась начать работу так, словно бы никакого ВЦИК и Совнаркома вообще не существовало. Именно это намерение они и выказали с самого начала. По логике вещей, открывать работу Учредительного Собрания должен был председатель ВЦИК, как глава государства (хотя бы и временный). Однако ровно в четыре часа, когда все расселись по местам, на трибуну вышел старейший из делегатов, правый эсер Шевцов, и попытался открыть заседание. Правая сторона зала взорвалась овацией, левая – воплями протеста. И тут появился Свердлов, в начале ноября избранный председателем ВЦИК вместо Каменева. К крикам аудитории присоединился одобрительный рев галерки, в середине зала началась потасовка – по-видимому, левые и правые эсеры вступили между собой уже в решительный бой. А он стоял и ждал момента, чтобы вставить слово. Слово товарища Свердлова, сформировавшееся на уральских заводах – это было нечто особенное. Сразу становилось понятно, что не за одну лишь политическую твердость его избрали председателем такого шумного органа, как Всероссийский исполнительный комитет образца семнадцатого года.

Молотов впоследствии вспоминал:

«Свердлов невысокий, в кожанке, громовой голос, прямо черт знает, как из такого маленького человека – такой чудовищный голос идет.

Иерихонская труба! На собрании как заорет: «То-ва-ри-щи!» Все сразу; что такое? Замолкали...»

Дождавшись, пока зал успокоится, Свердлов прочитал с трибуны «Декларацию» и предложил рассмотреть ее первым пунктом повестки дня. И тут левая половина зала встала и запела «Интернационал». Остальным тоже пришлось подхватить – куда денешься? Общий для всех революционный гимн. Счет стал 2:0 в пользу большевиков – однако силы были все же слишком неравными.

Это стало ясно уже через несколько минут – во время выборов председателя. Слева выдвинули не большевика, а Марию Спиридонову, из фракции левых эсеров, справа – известного правого эсера Чернова. За него подали 244 голоса, за Спиридонову – 153. Сразу стала понятна как расстановка сил, так и ход будущей работы Собрания.

Потом на рассмотрение были предложены две программы: «Декларация» и так называемая «Программа первого дня», озвученная эсером Пумпянским, в которой он предлагал начать рассмотрение вопросов о мире, земле и государственном устройстве – так, словно бы не существовало ни Советов, ни Совнаркома, ни «Декларации». Голоса разделились практически так же, как и в вопросе о выборе председателя. За эсеровскую программу проголосовало 237 человек, за большевистскую – 146.