Ленин – Сталин. Технология невозможного

В первый раз его встретили члены думы, а также меньшевистские и эсеровские вожди. Их было так много и они так серьезно говорили о возможных последствиях насильственных действий, что комиссар оказался устрашенным. Во второй раз он явился с официальным мандатом и прочитал его вслух. Но тут кто-то заметил ему, что на мандате не было ни даты, ни печати. И традиционное для России почтение к «бумаге» заставило комиссара снова удалиться ни с чем.

Чиновники кредитной канцелярии уничтожили свои книги, так что установить картину финансовых отношений России с другими государствами оказалось совершенно невозможным.

Продовольственные комитеты и администрация муниципальных предприятий общественного пользования либо не работали вовсе, либо саботировали. А когда большевики, видя ужасную нужду городского населения, пытались помочь делу или взять его в свои руки, служащие немедленно бросали работу, а дума наводняла всю Россию телеграммами о том, что большевики «нарушают автономию городского самоуправления».

В военных штабах, в учреждениях военного и морского министерств, служащие которых согласились продолжать работать, ожесточенное сопротивление Советам оказывали армейские комитеты и высшее командование. Они саботировали, как только могли, даже если это отражалось на положении фронта. Викжель был настроен враждебно и отказывался перевозить советские войска. Каждый эшелон, отправляемый из Петрограда, буквально пробивал себе дорогу силой, приходилось постоянно арестовывать железнодорожных служащих. Тут на сцену выступал Викжель и требовал освобождения арестованных, угрожая немедленно объявить всеобщую забастовку.

Смольный был явно бессилен. Газеты твердили, что через три недели все петроградские фабрики и заводы остановятся из-за отсутствия топлива. Викжель объявлял, что к первому декабря прекратится железнодорожное движение. В Петрограде оставалось хлеба всего на три дня, а новых запасов не подвозилось. Армия на фронте голодала... «Комитет спасения» и всевозможные центральные комитеты рассылали по всей стране призывы к населению не обращать никакого внимания на декреты правительства. Союзные посольства выказывали либо холодное безразличие, либо открытую враждебность.

Оппозиционные газеты, ежедневно закрываемые и на следующее же утро выходящие под новыми названиями, осыпали новый режим ядовитыми насмешками. Даже «Новая Жизнь «характеризовала его как «комбинацию из демагогии и бессилия».

«С каждым днем, – писала она, – правительство Народных Комиссаров запутывается все более и более в проклятой прозе обыденщины. Так легко захватив власть, большевики никак не могут вступить фактически во владение ею.

Бессильные овладеть существующим механизмом государства, они не могут в то же время создать новый, который легко и свободно работал бы по указке социалистов-экспериментаторов.

Ведь если еще так недавно большевикам не хватало людей для очередной работы в растущей партии, - работы прежде всего языком и пером, то откуда же могли бы появиться у них люди для выполнения многообразных и сложнейших специальных задач государственной жизни?

Новая власть рвет и мечет, засыпает страну декретами, один другого «радикальнее и социалистичнее». Но в этом бумажном социализме, предназначенном более на предмет ошеломления наших потомков, нет ни желания, ни умения разрешить очередные вопросы дня...»«

Уже в первые дни после переворота в Петрограде бастовали около 10 тысяч служащих банков, 6 тысяч почтовых работников, 4,7 тысячи телеграфистов, 3 тысячи приказчиков, 20 тысяч конторщиков. Перед уходом они старались как можно больше напакостить новым хозяевам: путали делопроизводство, прятали материалы, уносили по домам ключи от сейфов.

(Что забавно, категорически не хотело бастовать министерство двора. Начальник его канцелярии князь Гагарин и его заместитель барон фон дер Штакельберг пришли в Луначарскому, заявив: «Мы готовим докладные записки для министра, бастовать не собираемся, а ликвидировать нас не нужно». Но на что большевикам министерство двора?

Любопытно, что против забастовки высказался и союз судей, заявивший, что суд не должен бастовать, иначе появятся самозваные трибуналы. Впрочем, как бы то ни было, а революционные трибуналы появились в начале ноября, оставив старым судам в основном некрупную уголовщину.)

В принципе, понять логику забастовщиков нетрудно. В городе хаос, с юга идет Керенский, навстречу ему поднимается мятеж – завтра «узурпаторов» скинут и все участники стачки получат большое и горячее «спасибо» от нового правительства. Однако после разгрома Керенского и юнкеров надежды на скорый, в течение нескольких дней, крах большевиков несколько увяли, а кое-где бастовать стало уже и немножко страшно. А ну как арестуют?! После 31 октября стихийная забастовка должна была прекратиться. Но к тому времени она уже не была стихийной.

Как мы видели, организовывал саботаж явочным порядком «Комитет спасения», который вскоре прекратил свое существование, передав эстафетную палочку нескольким структурам.