Ленин в 1917 году

Например, академики Готье и Вернадский, писатели Горький и Короленко считали, что Россия быстро погибнет в результате безжалостного эксперимента, который затеял над ней Ленин. В то время, правда, прибавляли ещё: «…и Троцкий», но это потому, что Троцкий очень уж был на виду… На виду и потому, что выдвигал сам себя — по поводу и без повода, и потому, что его выдвигали его «пиарщики».

Но если смотреть на то время не в глазок «исторического калейдоскопа», а широко, панорамно, охватывая ситуацию во всей её полноте, можно понять, что события текли в России по железной логике классового противостояния, и главенствующими были две тенденции — начинающаяся созидательная работа Ленина и его партии и заканчивающаяся разрушительная работа их оппонентов по осложнению начавшегося созидания.

Большевиков называли разрушителями, и это было верно в том смысле, что они пели: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья…»

Но потом шли слова: «…а затем мы наш, мы новый мир построим!»

Да, они ещё многого не умели, и им надо было многое узнать, что видно из вопроса Ленина Центробалту о связи — о чём чуть ниже. Но Ленин и большевики умели учиться, как никто другой в мире.

Вырвавшийся из Петрограда Керенский 25 октября телеграфирует приказ командиру 3-го конного корпуса казачьему генералу Петру Краснову (1869–1947) спешно перебросить корпус под Петроград, а на следующий день в Пскове Керенский уже лично приказывает Краснову двинуться на Питер, и казаки занимают Гатчину. Их силы не так велики, но потенциально положение серьёзное, и Ленин говорит по прямому проводу с председателем исполкома Гельсингфорсского Совета А. Л. Шейнманом, председателем Военного отдела Михайловым и товарищем (заместителем) председателя Центробалта Н. Ф. Измайловым.

Ленин просит Гельсингфорс выслать в Питер дополнительные силы. Измайлов обещает послать миноносцы и линейный корабль «Республика», и Ленин запрашивает: «Есть ли радиотелеграф на «Республике» и может ли он сноситься с Питером во время пути?»

Измайлов отвечает: «Не только на «Республике», но и на миноносцах, которые сносятся с Эйфелевой башней. В общем, заверяем, что будет всё выполнено хорошо…» (В. И. Ленин. ПСС, т. 35, с. 34.)

Как видим, Ленин ещё не осознал полностью, на деле, какая в его руках теперь сила и что она может… Ему, давно мыслящему глобальными масштабами в теории, ещё лишь предстоит освоить эти масштабы в своей практической государственной деятельности, охватывающей всю Европу от Эйфелевой башни до башен Кремля. Однако он овладевает наукой управлять государством не по дням, а по часам…

Возьмём того же царя Николая…

Он эту науку мог и обязан был осваивать с детства, а так ей и не овладел выше умения пить стопку за стопкой на полковых обедах гвардии и нахваливать гвардейский перловый суп.

Но Ленин ведь — не царь Николай! И Россию он задумывает не «гвардейско-перлового» уровня — в своих замыслах он видит Россию, которой может без всяких квасных слёз гордиться каждый её честный гражданин, то есть — каждый труженик, готовый работать на общество, по крайней мере, не хуже, чем на себя.

Только негодяи могли желать тогда и только негодяи желают сегодня иной России!

КРОМЕ негодяев, в «образованной» России всегда хватало глупцов… И Ленину сразу же, с первых дней его работы во главе России, стало с ними очень трудно… Даже «Новая жизнь» Горького (о чисто буржуазных газетах вообще не разговор!) ехидничала:

«С каждым днём правительство Народных Комиссаров запутывается всё более и более в проклятой прозе обыденщины. Так легко захватив власть, большевики никак не могут вступить фактически во владение ею…

Ведь если ещё не так давно большевикам не хватало людей для очередной работы в растущей партии, — работы прежде всего языком и пером, то откуда же могли бы появиться у них люди для выполнения многообразных и сложнейших специальных задач государственной жизни?

Новая власть рвёт и мечет, засыпает страну декретами, один другого «радикальнее и социалистичнее». Но в этом бумажном социализме, предназначенном более на предмет ошеломления наших потомков, нет ни желания, ни умения разрешить очередные вопросы дня…»

(Рид Джон. Десять дней, которые потрясли мир. М.: Госполитиздат, 1958, с. 216–217.)