Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Председатель Думы Михаил Родзянко признавал, что “настроение в Думе было вялое”, а речи тусклы². Прогрессисты, либералы, монархисты вслепую искали выхода из общего отчаяния. Но не только они ощущали свое бессилие: у руководителей революционного подполья настроение было не лучше. Николай Суханов, в то время пятидесятитрехлетний литератор и социалист на полулегальном положении, вспоминал:

Ни одна партия не готовилась к великому перевороту. Все мечтали, раздумывали, предчувствовали, “ощущали”³.

Совсем другое настроение преобладало в рабочих районах за Невой. Если в распоряжении имущих классов по-прежнему был свежий белый хлеб, то в рабочих семьях царил настоящий голод. Дело было не только в инфляции (хотя цены на все товары, от керосина до яиц, непомерно выросли): главная проблема Петрограда была в нехватке зерна, а нарушение нормального железнодорожного сообщения еще более затрудняло подвоз хлеба из провинции. Городские запасы зерна и муки в январе сократились более чем на 30 процентов, и многие жители города остались вовсе без хлеба. Согласно донесению одного из агентов Охранного отделения, если до войны булочная продавала 10 тысяч буханок за день, то теперь 8 тысяч расходились за два часа⁴. Нередко можно было увидеть женщину, которая, раздобыв две буханки, благодарно крестилась со слезами на глазах.

Недовольство сильнее всего в больших семьях, – сообщал один из агентов тайной полиции, – где голодают дети и где только и слышно: “Мир, немедленный мир, мир любой ценой”⁵.

Правительство реагировало в духе известной фразы (приписываемой Марии-Антуанетте): “Если у них [бедных] нет хлеба, пусть едят бриоши”. Чтобы сберечь скудные запасы муки, уполномоченный по продовольствию запретил печь и продавать пироги, пирожные и прочий кондитерский товар. Новые ограничения были наложены на поставки муки на фабричные кухни и рабочие столовые⁶. Все эти меры почти не повлияли на количество хлеба в городе, но лишь усилили возмущение трудящихся. Так как рабочие не участвовали в управлении (лишь немногие обладали правом голоса) и не могли воздействовать на власти легальным путем, им не оставалось ничего иного, как объединяться для протеста, который обычно принимал форму забастовки. Атмосфера настолько накалилась (по словам Павла Милюкова, “жили как на вулкане”), что пошли слухи, будто кризис подстроен нарочно. Настроенные наиболее нервно усматривали тут экзотический германский заговор, другие были уверены, что власти хотят искусственно вызвать голодные беспорядки, чтобы создать повод для массовых арестов и террора⁷. Так или иначе, мысль о том, что даже самые сильные проявления недовольства имеют экономические причины, казалась утешительной. Все забастовки, телеграфировал сэр Бьюкенен в Военный кабинет в Лондоне незадолго до начала очередной сессии Думы,

объясняются главным образом недостатком продовольствия <…>, и маловероятно, что произойдут серьезные волнения ⁸.

Сэр Джордж не понял, что сам хлеб теперь стал политикой. Именно голод социалисты использовали как повод вступить в разговор с людьми на фабриках и верфях, в мастерских и казармах. Листовки, речи и лозунги объясняли прямую взаимосвязь между нехваткой продовольствия, войной и самодержавием. Голод служил первым толчком, но стоило рабочему хоть раз принять участие в забастовке, как его, воодушевленного песнями и лозунгами, увлекала революционная волна. 9 января 1917 года, в годовщину Кровавого воскресенья, также прошли забастовки, имевшие очевидный политический характер. 14 февраля, в день открытия сессии Думы, Межрайонный комитет и поддерживавшие его организации вновь призвали рабочих к забастовке, на этот раз под лозунгами мира, демократии и даже республики⁹.

Массовые забастовки случались и раньше, но их размах теперь был совершенно иным, а требования начали выходить далеко за пределы вопроса о хлебе. Перемена настроения была заметна даже такому стороннему наблюдателю, как Морис Палеолог, – 6 марта (21 февраля по новому стилю) он записал в дневнике:

Сегодня утром у булочной на Литейном мне бросилось в глаза злобное выражение лиц всех этих бедных людей в очереди, большинство их простояли тут всю ночь¹⁰.