"Если бы ударили сразу, внезапно из трех центров, в Питере, Москве и Балтийском флоте, то девяносто девять сотых за то, что мы победим с меньшими жертвами, чем 3–4 июля… При таких шансах, как теперь, не брать власть, тогда все разговоры о власти Советов превращаются в ложь… Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков, как позорное решение участвовать в Предпарламенте, как представление места меньшевикам в Президиуме Совета (по решению ЦК большевиков от 25 сентября был избран Президиум Петроградского Совета, как "коалиционный президиум" в составе 4 большевиков, 2 эсеров и 1 меньшевика — А.А.) и т.д. и т. д., видя это, я должен усмотреть тут "тонкий" намек на нежелание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намек на зажимание рта и на предложение мне удалиться. Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собою свободу агитации в низах партии, ибо мое крайнее убеждение, что если мы будем "ждать" съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию" (Ленин, там же, стр.282–283).
ЦК отверг и этот ультиматум, а само письмо решил сжечь, не доводя до сведения всех тех, кому Ленин его адресовал: "Для членов ЦК, Петроградского Комитета, Московского Комитета и Советов". Есть воспоминания Бухарина об обсуждении этого письма на заседании ЦК, с которыми он выступил еще при жизни Ленина на вечере, посвященном четвертой годовщине Октября. Бухарин говорил, что "письмо Ленина было составлено чрезвычайно решительно… Мы все были ошарашены… Может быть, это было единственный раз в истории нашей партии, когда ЦК единогласно постановил сжечь письмо Ленина… Хотя мы верили, что нам безусловно удастся захватить власть в Петрограде и Москве, но мы думали, что в провинциях мы все еще не в силах добиться этого" (обратный перевод из немецкого издания "Истории русской революции" Троцкого).