Читаем Ленин. Жизнь и смерть полностью

Наконец гроб с телом Ленина был установлен в Колонном зале Дома союзов на постаменте, специально сооруженном для такого случая. Плакат над гробом гласил: «Ленин умер, но его дело живет». Знаменательно, что годы спустя в этом зале по воле Сталина большинство из соратников Ленина предстанут перед судом, и им будет зачитан здесь смертельный приговор.

По углам гроба возвышались колонки, из-за чего все сооружение, на котором лежало его тело, напоминало старомодную кровать с пологом. Ленин был укрыт кумачовым покрывалом. Люди, видевшие его в тот день, вспоминали потом, что лицо его было желтовато-белого цвета, как воск, и без единой морщинки. Глаза были закрыты. И все равно создавалось впечатление, что он просто спит: такая поразительная сила исходила от него, даже мертвого. По всем четырем углам гроба в почетном карауле стояли члены Центрального Комитета и Совета Народных Комиссаров. Каждые десять минут они сменялись. Здесь, в Колонном зале, телу вождя предстояло находиться на обозрении в течение четырех дней.

Со всех концов России несметными тысячами в Москву стекался народ. Людские потоки устремились к Колонному залу. Утопая по колено в снегу, в двадцатиградусный мороз паломники выстраивались в длинные очереди. На улицах горели огромные костры, так люди пытались хоть немного согреться. Но это не спасало. В те дни над Москвой бушевали снежные бури. Очень многие не выдерживали холода и толчеи в этом бесконечном человеческом море и теряли сознание. На ноги были подняты все врачи, по городу сновали кареты «скорой помощи». Иногда в измученной, но покорной судьбе толпе кто-нибудь затягивал революционную песню, и народ ее подхватывал.

Поначалу было решено, что каждую ночь двери, через которые в Дом союзов текла очередь, будут закрываться. Но они оставались открытыми днем и ночью вплоть до вечера 26 января. Люди, попадавшие в Колонный зал, двигались, как автоматы, словно они оказывались под воздействием гипноза. С каменными лицами, не отрывая глаз от мертвого тела, они молча шли мимо гроба и, даже находясь почти у выхода, повернув головы назад, продолжали смотреть, как завороженные, на восковой лик, покоящийся на подушке. С мороза их дыхание поднималось вверх облачками теплого пара, и иногда эти пары так сгущались, что сквозь них было трудно разглядеть тело Ленина. Чтобы народ следовал цепочкой, не сбиваясь, пол застелили красной ковровой дорожкой. И тем не менее, как потом рассказывали очевидцы, находилось немало людей, которые, позабыв про красную дорожку, двигались вперед и натыкались на стену, как загипнотизированные.

Большинство из тех, кто пришел взглянуть на почившего вождя, никогда до этого его не видели. Они в безмолвии входили и так же в безмолвии выходили. Поэт Маяковский, вспоминая траурную процессию, тянувшуюся к Колонному залу, отмечал, что люди вели себя неестественно тихо, были вежливы друг с другом и преисполнены благоговения. Они не делали лишних движений, хотя бы для того, чтобы согреться. В поэме «Владимир Ильич Ленин» Маяковский описал чувства, которые он сам испытал, проходя через Колонный зал:

Мы хороним  самого земногоизо всех  прошедших     по земле людей.Он земной,   но не из тех,     кто глазомупирается   в свое корыто.Землю,   всю     охватывая разом,видел то,   что временем закрыто.Он, как вы  и я,    совсем такой же,только,  может быть,    у самых глазмысли  больше нашего    морщинят кожей,да насмешливей  и тверже губы,    чем у нас.……..Кто  сейчас   оплакал бы     мою смертишкув трауре  вот этой     безграничной смерти!Со знаменами идут, и так.Похоже —    стала      вновь        Россия кочевой.И Колонный зал   дрожит     насквозь прохожен.Почему?   Зачем     и отчего?Телеграф    охрип       от траурного гуда.Слезы снега  с флажьих    покрасневших век.Что он сделал,   кто он    и откуда —этот   самый человечный человек?

Так они шли, час за часом, день за днем, и было такое впечатление, что они могли бы так идти месяцами, бесконечно. Прорвалось глубокое религиозное чувство, еще живое в народной душе. Как будто была, наконец, удовлетворена ее потребность в священной жертве: Ленин почил, и народ обожествил его за это. За гробом они чтили его больше, чем при жизни. Пройдут многие годы, а люди все так же будут тянуться в мавзолей, чтобы поклониться своему божеству.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Адмирал Ушаков. Том 2, часть 1
Адмирал Ушаков. Том 2, часть 1

Настоящий сборник документов «Адмирал Ушаков» является вторым томом трехтомного издания документов о великом русском флотоводце. Во II том включены документы, относящиеся к деятельности Ф.Ф. Ушакова по освобождению Ионических островов — Цериго, Занте, Кефалония, о. св. Мавры и Корфу в период знаменитой Ионической кампании с января 1798 г. по июнь 1799 г. В сборник включены также документы, характеризующие деятельность Ф.Ф Ушакова по установлению республиканского правления на освобожденных островах. Документальный материал II тома систематизирован по следующим разделам: — 1. Деятельность Ф. Ф. Ушакова по приведению Черноморского флота в боевую готовность и крейсерство эскадры Ф. Ф. Ушакова в Черном море (январь 1798 г. — август 1798 г.). — 2. Начало военных действий объединенной русско-турецкой эскадры под командованием Ф. Ф. Ушакова по освобождению Ионических островов. Освобождение о. Цериго (август 1798 г. — октябрь 1798 г.). — 3.Военные действия эскадры Ф. Ф. Ушакова по освобождению островов Занте, Кефалония, св. Мавры и начало военных действий по освобождению о. Корфу (октябрь 1798 г. — конец ноября 1798 г.). — 4. Военные действия эскадры Ф. Ф. Ушакова по освобождению о. Корфу и деятельность Ф. Ф. Ушакова по организации республиканского правления на Ионических островах. Начало военных действий в Южной Италии (ноябрь 1798 г. — июнь 1799 г.).

авторов Коллектив

Биографии и Мемуары / Военная история