Ленин

Среди мерцаний костров они прижимают белые нагие тела, быстро и хищно овладевают ими и здесь же в облаках дыма, в шуме смеха и выкриков перед обличьем смерти безумствуют в страстных утехах. К стоящим в стороне грозным вождям волокут побежденных русских князей и толпы пленников. Смеются обрадованные победой вожди и собственноручно подрезают глотки, вскрывают груди и вынимают сердца врагов. Кровь, причитания, хрипение агонии, крик боли гибнущих, рыдания нагих и охваченных безумием женщин, бросаемых под ноги победителям. Пресыщенные утехами и кровью монгольские вожди покорным князьям, что стоят на коленях вдоль края дороги, дарят своих сестер и дочерей, а русские бояре в страхе за жизнь ведут в палатки захватчиков своих женщин. Из мрака выступают татарские лица потомков победителей и побежденных, угрюмая, хищная голова Ивана Грозного и еще более жуткие призраки жестокости русских царей и их не знающего милосердия могущества, топчущего народы и людей… Вокруг трофеи и трупы убитых; пожарища и руины; виселицы и тюремные темницы; рыдания, стоны, проклятия, ненависть, бунт — и вновь виселицы, кандалы, бесчисленные могилы, окружающие, словно мрачные вехи, исчезающий на востоке, разбитый, залитый кровью и угрюмый, как старое кладбище, путь.

Ленин продолжал смеяться. Тихо… долго… без звука и без выражения…

Поэт протер глаза и очнулся.

Он заглянул глубоко в мрачные раскосые глаза, в широкое лицо с толстыми губами; заметил кости, выступающие на щеках под желтой кожей, редкую растительность над губами и на бороде; взгляд остановился на крепком, круглом, лысом, светящемся в темноте черепе — и весь содрогнулся.

— Вот я и спустился… — шепнули вздутые, синие губы Ленина.

Поэт молчал.

Он посмотрел на восток. Там повисла бездонная, не просматриваемая глазом темнота.

Повернулся на запад. За черным занавесом гасли остатки зари.

Подобно внезапно начинающейся буре пришел безмерный ужас. Поэт поднял руку и произнес вырывающимся из души голосом:

— А если землю во мраке утопишь — погибнешь, и проклинать будут тебя внуки внуков наших…

Ленин смеялся, а с толстых губ его сочилось острое, пронзительное шипение.

Он весь трясся и щурил раскосые глаза…

Где-то далеко-далеко, уже за горами, пробежал глухой рокот прокатывающейся над миром бури.

Слабый рокот… Ему даже не ответило эхо.

Оно не слышало отголосков улетающей бури, а может, не поняло далекой опасности?..

Глава XIV

Ленин, расставшись с поэтом в горном санатории в Закопане, возвращался один в свою хату в деревне Поронин.

Он переехал сюда вместе с Крупской и Зиновьевым из Кракова, чтобы быть поближе к российской границе. Он ежедневно ходил пешком из деревни Поронин на почту или в Закопане, где у него было несколько друзей — поляков и русских, издавна живущих в этом подгорном городке.

Сюда разными путями, а чаще всего контрабандными тропами — через «зеленую границу», прибывали российские революционеры из партии большевиков, чтобы посоветоваться со своим вождем. Возвращались они с зашитыми в одежде, шапках и сапогах написанными им статьями, брошюрами и листовками, расходящимися по России в тысячах копий.

Теперь, после прогулки в горы, всей грудью вдыхая живительный воздух, свежий и чистый после бури, еще огрызавшейся издалека глухим рокотом, он возвращался домой.

Перед ним было несколько километров пути.

Он подумал, что можно заглянуть к знакомому русскому Вигилову и попросить у него велосипед, но не сделал этого. Постукивая горным посохом, пошел в Поронин.

Припомнил вдохновенные слова польского поэта, благословившего его на великое свершение — показать человечеству путь небывалого в истории прогресса духа.

Хитро улыбнувшись, он пробормотал:

— Обещание освободить угнетаемые народы потрясет весь мир!

Он снова рассмеялся, уже громче.

Однако мысль устремилась дальше. Она, казалось, проводила ревизию сил, контролировала завоеванные позиции, выдвинутые вперед посты, изучала вражеские крепости.

Каждый другой человек на его месте отчаялся бы и засомневался. Потому что вокруг росли мощные вражеские преграды.

Европейская война, которую он предсказывал уже несколько лет назад, разразилась. Он оценивал ситуацию с холодной рассудительностью, не сомневаясь, что европейские державы собирают весь запас внутренних сил, что они постановили довести до конца окончательный расчет.

«Мы будем свидетелями кровавой резни между империалистическими хищниками!» — подумал он и снова рассмеялся, размахивая посохом.

Возрастающий в России патриотизм, искусственно поддерживаемый правительством и прессой, должен был заставить революционные партии молчать или укрыться в мышиных норах.