Ленинград действует. Книга 3

Сейчас на всем пути сюда мы видим только развалины.

В мертвенно-безлюдной Стрельне мы остановились. Вся она — хаос древесного, кирпичного и железного лома. Везде — изорванные металлом и спиленные деревья, печные трубы среди руин, листы искореженного, пережженного кровельного железа…

Нет больше знаменитого Стрельнинского парка, только его черная печальная тень, вздымающая изломанные, оголенные ветви, как подъятые в проклятии руки. На пути к Константиновскому дворцу — немецкие надписи-указатели: «К Ленинграду», «К Красному Селу». В разоренном дворце мы старательно обходили оставленные гитлеровцами вшивые тюфяки. Дворец превращен был в склад снарядов. И среди хлама, порнографических открыток, любовных романов валялись здесь таблицы стрельб, в которых целями были обозначены улицы Ленинграда.

Из Стрельны мы смотрели на Ленинград, залитый слабыми солнечными лучами, смотрели с тех немецких огневых позиций, с которых еще несколько дней назад немцы обстреливали город, так ясно видимый отсюда простым глазом.

При въезде в Петергоф первыми попались нам на глаза два синих царских вагона, сохранявшихся в парке до войны как музейные экспонаты. Они подтащены к самому шоссе и прострелены. Павильон за ними побит, парк изрежен, везде пни, пни…

Против разбитого дома на Красной улице — немецкое кладбище. Кресты, надписи. Такая, например:

«19. 120

Obgefr. Joh. Mander Scheidt 5.10.42»

И такая:

«4. 320

Uffz. Alfred Bartel[24] 5.10.41»

И много других, с той же датой и с другими датами…

Не ходили бы сюда эти шейдты и бартели зверствовать и насильничать!

Саперы говорят: только одного живого немца и обнаружили наши части, вступив в Петергоф: пьяный, он спал под роялем в землянке, проспал весь бой.

Впереди, над центром города, высится массивный собор. Удивительная случайность: он уцелел. Его всегда было видно из Ленинграда, из Кронштадта, даже с северного берега Финского залива. Осенью 1941 года на канонерской лодке «Красное знамя» у села Рыбацкого я подробно записал рассказ балтийского моряка-корректировщика. В разгар уличных боев он, сидя под куполом собора, трое суток подряд направлял по радио огонь корабельных пушек на ворвавшихся в Петергоф гитлеровцев. Как много их было!.. Теперь — только кресты. Но и этих крестов — ни одного — мы не оставим здесь!

А пробоины в стенах собора мы заделаем. Завалы из срубленных, лежащих на своих пнях вековых деревьев расчистим, вырастим в центре города новый парк!

…Мы стоим против улицы Аврова, у красных зубчатых стен разрушенного дома отдыха. Только что Прокофьев и я обошли почти весь Петергоф и вернулись сюда, к машине.

Так вот он каков сейчас — город, о котором мы тосковали два с половиной года!

Ни одного целого дома. Красная улица — только развалины домов, окаймленные заминированным снегом да изломанным хламом. Взорванный мост.

Разбитая гостиница. Ограда Верхнего парка — лишь каменные столбы. Большой дворец — руины, у руин — разбитая бронемашина… Прудов нет — одни котлованы. В Верхнем парке нет ни Нептуна, ни других скульптур. Ворота к Красной улице взорваны и развалены.

Знают ли прежний Петергоф, что думают о нем девушки-регулировщицы, стоящие сейчас с красными флажками на пустынных улицах?

В западном флигеле — склад амуниции и продовольствия. В комнатах нижнего этажа — огромные груды хлама, в комнатах верхнего — остатки испорченных продуктов продсклада, невыносимая вонь. На стене огромная надпись по-немецки: «Шустер» — груды соломенных лаптей, открытки, листовки.

Перед зданием навалом — прессованный фураж, красные агитбомбы с геббельсовскими листовками.

Обходим Большой дворец слева. Я фотографирую. К фасаду тянется узкая тропинка, красный шнур: мины. Огромная яма от бомбы. Следов пожара на остатках стен нет. Ни крыш, ни комнат, ни перекрытий, ни стропил — ничего нет. Засыпанные снегом груды камня и кирпича… Самсоновский канал внизу немцы превратили в противотанковый ров. Нижний парк похож на запущенный лес, часть его срублена. Перед провалами окон западного флигеля — бревенчатые укрытия блиндажного типа из вековых лип. Перспективы расходящихся аллей, а вдоль них — новые «просеки». Нигде ни одной статуи, от сверкавшей золотом скульптуры Самсона — только заснеженный каменный пьедестал.

Пока мы с Прокофьевым стояли над Самсоновским каналом перед фасадом дворца, подошли по тропинке генералы, члены Военного совета: А. А. Кузнецов, Н. В. Соловьев, П. Н. Кубаткин; одетый в шубу председатель Леноблисполкома П. С. Попков, за ним генерал А. Н. Кузнецов и майор — порученец А. А. Жданова. Узнав Прокофьева («А, тут и писатели!»), здороваются с нами, пожимают руки. Стоят, смотрят.

— Нет, не восстановить! Придется снести все! — говорит Попков.

Но я не могу не высказать свое мнение:

— Нет, Петр Сергеевич! Сохранить надо! На вечные времена!

Продолжают смотреть. Соловьев спрашивает меня:

— А что это у вас за книжка?

— Путеводитель, только очень плохой. Перелистывает молча. Уходят к Нижнему парку, спускаясь по тропке к ямине от бомбы, скользя и помогая друг другу. Мы обходим дворец сзади…