Ленинград действует. Книга 3

8-я армия, по сведениям только что приехавшего оттуда офицера, уже форсировала пролив между Чудским и Псковским озерами и идет на Тарту. Псков окажется окруженным, если сильное сопротивление, которое ожидается у реки Великой, будет быстро сломлено. Сегодня-завтра должна пасть Нарва. Она уже обойдена.

События стремительны. Здесь на дорогах полная неразбериха, все течет, все в движении…

Местность по пути сюда — бугры, холмы, леса, поля, болота, все перемежается. Живописно!

Вокруг ряд деревень сожжен еще осенью. По пути сюда от шоссе Псков — Луга мы свернули от Новоселья влево на Порховскую дорогу и сразу попали в сплошной поток машин — движется 67-я армия. Тягачи со 152-миллиметровками и прочими тяжелыми системами идут десятками, дорога узка, пробки, остановки, наезды, объезды… Провалившаяся пушка у деревни Хрезино. Эта деревня уничтожена. У Поддубья — следы боя, длившегося весь день, воронки, трупы немцев и прочее… Сворачиваем на дорогу к Заболотью…

Псковичи — и говор псковский!.. Деревня Заболотье, освобожденная Красной Армией 26 февраля. Цела, не тронута немцами, не успели!..

Сегодня я ехал то на грузовике, то на передке орудия (а сначала даже верхом на его стволе, пока люди не потеснились на переполненном передке).

Один из армейских корреспондентов на днях, рассказали, погиб: вот так же оседлал пушку, да упал с нее, был раздавлен[33].

Ехал семь с половиной часов — с половины двенадцатого до семи. Сейчас десять вечера, пишу стоя (сесть некуда, изба набита до отказа). Неразбериха во всем: штаб, едва разместившись здесь, переезжает уже дальше — под Карамышево.

И растет из рассказов детей и их матери летопись страшного быта этой деревни. Прежде здесь был полеводческий колхоз «Промзаболотье». Хорошо жили.

Немцы заняли соседнее село. Обложили деревню поборами: хлеба двадцать пудов с га, с каждой коровы в год пять пудов мяса да шестьсот литров молока; с каждой курицы тридцать яиц. Не вытянешь этой нормы, не сдашь немцу вовремя — являются на машинах каратели, жгут деревню. Так сожгли они десятки деревень окрест.

Куда ни глянь, все горело, колыхалось все небо от заревищ!

И бежали погорельцы в лес, рыли, там землянки, ютились в них голодные и холодные.

3 марта. День. Заболотье

Бесчисленные беды — в рассказах местных, выбирающихся из лесов жителей этой деревни, еще двух оставшихся целыми деревень и тех скитальцев-погорельцев, которые уцелели в радиусе с десяток километров.

Уцелели немногие. В Горках, в Хохловых Горках, в Шилах — люди расстреляны. В Овинцах — сожжены живьем в запертой избе… И о том, как грабили, как две зимы гоняли старых и малых на непосильные работы, и как увозили в Германию… Только немногим, выпрыгивавшим из поездов, удалось бежать! И как таились в землянках, в овинах, в сене, и, глядя на свою пылающую деревню, рассуждали: «Деревеньку не жалко, только сами бы остались, скорей бы наши пришли».

«Вокруг нас, в один круг спалены…» — и, перечислив десятка три названий, женщина с горькой усмешкой махнула рукой!

Пустынна разоренная Псковщина! Редко-редко среди пепелищ и заметенных снегом развалин найдется сохранившаяся изба. В такой избе всегда много народу. Кроме вернувшихся в нее из лесов хозяев в ней ютятся обездоленные соседи, дети-сироты, вынесенные добрыми людьми из пожара, подобранные в сугробах на лесных дорогах; одиночки, бежавшие с фашистских каторжных работ куда глаза глядят — в лес…

У кого-либо под погорелой избой сохранились не найденные немцами, зарытые в землю картошка или капуста. Владелец выроет их сейчас, вынесет для всех: «Кормитесь, родимые, всем миром!»

Через деревню, которая осталась только на карте, проходит, грохоча тягачами, влекущими тяжелые пушки, Красная Армия. В избе уже ступить некуда — десятки усталых людей вповалку спят на полу. Но жители зазывают всех: «Зайдите, родненькие, обогрейтесь хоть малость, тесно у нас, да ведь все свои, уж съютимся какнибудь!..»

Среди бойцов, единственное желание которых поспать под крышей хоть час, всегда найдутся такие, кто, пренебрегая необорной усталостью, захочет порасспросить хозяев о том, как те пережили немца. На жаркой русской печи, уместившей в тот час две-три семьи, или в каком-нибудь дощатом закуточке, приспособленном под жилье, заводится большая беседа. Говорят спокойно, сосредоточенно. Только иногда в беседу внезапно ворвутся горькие слезы какой-нибудь женщины, не сдержавшей душевную боль: зарыдает она, прижимая к глазам подол.