Ленинград действует. Книга 3

Четвертый, выступая в защиту Зоненфельда, Герера, Энгеля, говорил о том, что из них только Энгель был обер-фельдфебелем, а остальные были солдатами. И сказал, что его подзащитные «являются жертвой фашистского режима и гитлеровской пропаганды. Они совершали тяжкие преступления… Но сегодня, когда наш Советский Союз могуществен, как никогда, когда Германское государство повергнуто в прах… я хочу верить, что если моим подзащитным сохранить жизнь, то они пойдут яростными агитаторами против фашизма!»

Это выступление вызвало взрыв гневного шума в зале… и общий смех. Не могу удержаться от смеха и я.

Последний защитник говорит о Скотки и Дюре:

«Из германских дебрей вышел первобытный человек и рассказывает начистоту то, что он совершил… Скотки проходит перед нами наиболее яркой фигурой в своей наготе первобытного дикаря. Никто другой не давал показаний с таким стремлением рассказать о своих преступлениях всю правду, и не только о себе, но и о тех, кто с ним вместе действовал…»

Защитник не находит никаких других слов в защиту Скотки и не высказывается по поводу меры наказания, а вот…

«В отношении Дюре, я просил бы сохранить ему жизнь…»

Объявляется перерыв на десять минут.

9 часов 40 минут вечера. Последние слова подсудимых

После десятиминутного перерыва все снова на своих местах.

«Подсудимый Бем! Перед вынесением приговора вам предоставляется последнее слово!»

Бем встает:

«Если я попросил последнее слово, то не для того, чтобы уменьшить свою вину. Все, что делал, — делал по приказу. Знаю, что за все должен поплатиться. Фронтовой солдат был привлечен для выполнения этих преступлений. В тысяча девятьсот двадцать восьмом, двадцать девятом, тридцатом годах в Германии царили большая безработица и нужда. Жертвой их стал и я. Чтобы не быть в тягость родителям, решил сам добиваться куска хлеба. Поступил добровольно в прусскую охранную полицию. С приходом Гитлера к власти роль охранной полиции резко изменилась. Я лично был членом социал-демократической партии, до расформирования ее. С приходом Гитлера помещения охранной полиции были пронизаны молодчиками СС и СА. В тысяча девятьсот тридцать пятом году был приказ Геринга, по которому все солдаты, не отвечавшие требованиям национально-демократического воспитания, должны были быть направлены в военно-воздушные силы. Если б не было приказа Геринга, я никогда не стал бы обер-фельдфебелем и командиром взвода.

Вместо откомандированных, их места заняли молодчики СС и СА, таким образом, Гитлер получил для себя хорошую силу. И с этим в Германии начал царить террор. Все, что не в духе национал-социализма, было отвергнуто. Все люди, которые противились фашистскому режиму, были арестованы и брошены в тюрьмы. Террор был такой, какой только можно себе представить! После этого началась захватническая политика Гитлера — захватил Австрию, Судетскую область, Чехословакию.

Рабочий Германии понял, куда ведет Гитлер, но был беспомощен. И так продолжал маршировать Гитлер до Польши. До этого он заключал пакт о взаимопомощи, чтобы сберечь себе спину. Большинство германского народа приветствовало это предложение, не веря в преднамеренность Гитлера напасть на Россию.

В сорок втором году я прибыл на Восточный фронт, в район Старой Руссы.

Я был фронтовым солдатом до момента пленения — июня сорок четвертого года. Я не принимал участия в отрядах, боровшихся с партизанами, так как все время был на фронте. После неудачи под Сталинградом и другими городами началось отступление в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Нам, солдатам, стало ясно, что война с Россией проиграна. Среди нас было много честных солдат, которые хотели бы окончить войну с Россией, если бы могли! Давление, которое оказывала власть на нашей родине, также испытывали и мы. Каждый солдат, не выполнивший приказа, попадал в тюрьму или был расстрелян. В лучшем случае попадал в концлагерь. Военные тюрьмы были переполнены.

Мы более всего ощутили преступность этих приказов, когда в феврале сорок четвертого года получили приказ о поджоге домов, об угоне; о расстреле населения, противящегося эвакуации.

Приказы приходили сверху, от верховного командования, и они достигали по дороге нас, и мы их выполняли. Каждый из нас понимал преступность этих приказов. И я думаю, что каждый не выполнял бы этого приказа, но большинство из нас были не в состоянии этого сделать, так как за нами наблюдали. И никто не делился своими мнениями по поводу преступности этих приказов. Но мы чувствовали, что совершаем тяжкие преступления, однако давление на нас было большим, чем наша сила. Я это сказал не для того, чтоб уменьшить свою вину.

Я жалею, что те, кто издавали эти приказы, не сидят с нами. Тогда была бы более ясна картина. Прошу вас при вынесении приговора учесть это обстоятельство!»

Последнее слово предоставляется Энгелю.