Ленинград действует. Книга 3

«Обвиняемый Бем, — начинает Энгель, — уже отнял у меня те тезисы, о которых я хотел говорить… (В зале смех.) Я писал во время следствия, там были все мотивы изложены. По прочтении этого протокола суд посмотрит, о чем я там прошу…»

Садится. Последнее слово предоставляется Дюре:

«Подсудимый Дюре! Перед вынесением приговора вам предоставляется последнее слово!»

Дюре встает, заложив руки назад. Смеется! Зал ждет. Дюре продолжает смеяться и сквозь смех говорит:

«Я ничего не хочу сказать!»

«Гм… Садитесь!» — несколько озадаченно молвит председательствующий и предоставляет последнее слово Скотки. Тот встает:

«Признаю все обвинения, которые предъявлены ко мне. Я попал в тюрьму и, чтоб оправдать себя перед командованием, вернуть себе то, что имел, чем был раньше, старался. Поэтому все те преступления, которые на русской земле делал, я обязан был делать, иначе не мог поступать. Не мог не выполнять приказы еще и потому, что уже сидел за невыполнение приказа. Точным выполнением приказов на фронте я должен был доказать, что я настоящий немец, с тем чтоб дома матери не чинили претензий о вине ее сына. Признаю вину, знаю, что сделал, но то, что сделал, уже никогда нельзя вернуть и нельзя поправить!..»

Садится…

Слово дается Штрюфингу. Он встает:

«Я, получив последнее слово, хотел бы сказать в коротких чертах о том ужасном преступлении, которое я совершил против русского народа. Я — из большой рабочей семьи, состоявшей из шести человек. В тысяча девятьсот тридцать первом году я был командиром. Как я уже говорил, в это время в Германии была большая безработица. Моим родителям было очень тяжело, я должен был добровольно поступить в армию, чтобы не быть грузом для моих родителей. И, таким образом, я поступил в германскую армию и с приходом Гитлера был уже в армии. И с тех пор как Гитлер пришел к власти, Германия была опутана сетью фашистской пропаганды. Всех причастных, принадлежащих к коммунистической и социал-демократической партиям стали заключать в тюрьмы и концлагеря. Все — даже литература, радио — было подвергнуто фашистской цензуре и пропаганде. Всем немцам было запрещено слушать радиопередачи из других стран или слышать что-либо, доходящее из других стран. Всюду, на фабриках, заводах, предприятиях, были насажены сыщики, которые должны были следить за каждым человеком. Всякий, кто пытался сказать что-либо против фашизма, бывал брошен в концлагерь. Так же было и в армии. Такие же обязательства возлагались на всех офицеров, унтер-офицеров и командиров, находившихся в армии. Нам говорили, что остальные страны хотят Германию поработить и уничтожить. Рабочим обещали работу, но что стало из этого? Были построены большие заводы, фабрики, но для чего? Оказывается — для предстоящей большой войны. Эта война была подготовлена фашистской кликой.

Оправдались слова генералиссимуса товарища Сталина (как приспособился Штрюфинг: «товарища!»), который говорил, что именно Германия напала на Россию. Но он предупредил: правительства придут и уйдут, а народ останется.

Не Россия напала на Германию, а Германия на Россию. И Россия помогает сейчас Германии, дает ей хлеб. Офицеры и солдаты находятся в лагерях, они ждут возвращения в Германию, для того чтобы оправдать себя. Мы были обмануты, мы должны были выполнять эти приказы. Мы должны были получать приказы и приводить их в исполнение.

Я прибыл на Восточный фронт двадцать седьмого марта сорок четвертого года. Я не имел представления, в какую часть прибыл. Я знал, что я на фронте, я попал в отряды «специального назначения» и не думал, что перед ними ставились такие задачи. Так, и двадцать первого июля сорок четвертого я получил приказ вести наступление на деревню и уничтожить все, что там есть.

Этот приказ я должен был сообщить всем. И так совершилось это преступление в деревне Юдино. Я прошу только Высший суд обратить внимание при вынесении приговора, что я это делал не потому, что я преступник, а потому, что вынужден был это сделать и был ослеплен всей фашистской пропагандой. Я прошу дать мне возможность эту вину, этот долг перед русским народом снова как-нибудь искупить своей работой».

Последнее слово Янике:

«Я признаю свою вину и раскаиваюсь в том, что русскому народу принес такое несчастие. Мы, как все германские солдаты, призваны были выполнять эти преступные приказы. Если б мы противились, мы предстали бы перед военным судом и были бы наказаны. Поэтому прошу при вынесении приговора учесть эти обстоятельства и прошу дать мне возможность исправить все причиненное!»

В зале смех.

Последнее слово Герера:

«В тысяча девятьсот сорок третьем году я был осужден судом на четыре года, после чего послан в «специальную часть», чтоб оправдать вину в глазах местного командования. Когда посылали в часть, я не знал, что должен буду выполнять. И очень был рад, когда через два месяца выбыл из этой части.

Поэтому прошу суд при вынесении приговора учесть эти обстоятельства и обещаю, что если буду в Германии, то буду самым ярым противником фашизма».

Последнее слово Фогеля: