Ленинград действует. Книга 3

А войска пошли в Россию!.. Я сам только в сорок третьем году прибыл в Россию, как вам известно, но я с таким же суждением, как все солдаты, пришел в Россию. Не было никакой возможности иметь ясное представление о России. А только то, что немцы должны напасть, что детей и женщин всех угонят, Германию сделают пустыней, если русские ее победят. Только так можно объяснить это. «Россия, — нам сказали, — это колосс на тонких ногах». Это есть принудительное соединение государством разных народов, которые только ждут момента, чтоб свергнуть колосса и освободить себя. Сегодня я совершенно в другом виде знаю все, я использовал время, много читал, видел, слышал. Я знаю, что Россия есть союз свыше двухсот национальностей, совершенно свободно соединенных. Никакой речи не может быть о принудительном объединении. Я знаю, что Советский Союз лучшую конституцию в мире имеет! (Смех в зале.) Я знаю сегодняшнюю Россию: колоссальные человеческие резервы, бесчисленные ископаемые богатства, колоссальные пространства, три климатические зоны. Я был поражен, как много молодых людей, которые контрастируют своим здоровьем с истекающей кровью немецкой молодежью.

Контраст между той Россией, которую нам рисовали, и которую я узнал. Без конца поражаюсь. Таким образом, мне сегодня особенно ясно сознание колоссального преступления — напасть на такое исполинское государство!

Невозможно это исполинское государство с неисчерпаемыми резервами победить. Когда я прибыл в Псков, я еще этого не знал. Был под таким впечатлением, какое осталось от пропаганды, одурявшей нас, смешанной с повреждениями от спущенных бомб, которыми были подвержены разрушению города и промышленные центры Германии. Тысячи женщин были жертвами войны, ежедневно двадцать — тридцать тысяч! Это было то мое состояние, которое я испытывал, когда я прибыл в Псков. В таком состоянии угон советского населения, который уже давно начался, казался мне не так уж страшен, как это кажется теперь вам. Прошу это учесть. Как для солдата — не были преступлением или не казались такими эти приказы, которые препровождались дальше. Да и не было необходимости при угоне прибегать к истязаниям и убийствам. Где это случилось, там ответственны за это местные офицеры и солдаты, поскольку не было у них приказа, как это видно из всего хода следствия. Я никогда не давал таких приказов. Я с отвращением отворачиваюсь от этих вещей. Война жестокая была (в особенности партизанская — особенная) с двух сторон. Все обострилось. Это объясняется личностью Гитлера. Со стороны партизан — они действовали все ожесточеннее! Я же не принимал участия в борьбе с партизанами, это было делом дивизий, находившихся в моей области.

Подхожу к концу. Если суд, учитывая все эти обстоятельства, верит, что я достоин смерти, я смело умру. Если моя смерть служит для того, чтоб осуществить мое желание — примирение двух сторон, германского и русского народов… Если мой народ восстановится, то только с помощью России он может это сделать. Если этому послужит моя смерть, то я с радостью умру…»

…А не надеется ли, произнеся эту речь, Ремлингер, что его все же помилуют?

Последнее слово Зоненфельда:

«Государственный обвинитель и судьи! Четыре года назад я стоял перед германским судом. Сегодня стою перед русским судом. Там я был наказан за невыполнение приказа. Здесь я приговорен к смертной казни за выполнение приказа. Там я был военным преступником, здесь я — военный преступник. Там я был виноват сам, здесь я виновен из-за других. Для меня, государственный обвинитель, было бы легко, как солдату, сказать, что я, как солдат, выполнял приказы; я нес тяжесть солдата, как нес ее каждый солдат, и поэтому я должен был повиноваться беспрекословно, бессознательно и, как солдат, обязан был выполнять каждый приказ — хороший или плохой, правильный или неправильный, — ведь солдат не имеет права думать, за него думают офицеры и фюрер, они ответственны за эти приказы… Но тем не менее не хочу здесь с себя снимать вину, потому что не хочу прятаться за спину тех, кто мне приказывал.

Нет! Эту возможность я предоставляю генералам и Герингу, которые прячутся за спину Гитлера. Я хочу только кратко обрисовать путь, на котором я, как немец, был виноват перед немецким народом — там, где я был виноват лично, сам. И генерал, который здесь стоит, виноват тоже, виноват больше.