Ленинград, Тифлис…

Массовые репрессии начались в мае. Войска входили в мирные деревни, где никто не принимал участие в восстаниях. Таких было большинство. Выгоняли всех жителей из домов. Мужчин убивали сразу. Женщин и детей строили в колонны и гнали на юг. В турецких сводках это называлось «депортация».

В мае в России появились первые беженцы. Те, кому удалось бежать до того, как в их деревню пришли турки; реже те, кому удалось спастись, обманув бдительность или подкупив конвоиров. Беженцы собирались в Эчмиадзине, около церквей.

Жорж и Паша отправились в Эчмиадзин с колонной грузовых машин. Ехали узкими горными дорогами, везли медикаменты и продовольствие. Зрелище их глазам предстало страшное. Несколько тысяч женщин, стариков и детей лежали на голой земле под палящими лучами солнца. Женщины хватали их за руки: «Воды, хлеба!». Волонтеры сбивались с ног.

Через несколько дней беженцев распределили по домам и больницам. Многих спасти не удалось. Жорж и Паша снимали у выживших показания. Их рассказы поражали сходством совершенных злодеяний. Турки выстраивали в колонну избитых и смертельно напуганных людей, гнали их горными тропами под палящим солнцем. Днем им не давали ни воды, ни пищи. Конвоиры прикладами добивали тех, кто падал от истощения. Привал устраивали вечером. Здесь депортированных поджидали заблаговременно подъехавшие на лошадях «возмущенные патриоты». Обычно это были полудикие курды или зажиточные турки из окрестных аулов. Следовала кровавая вакханалия. Девочек и мальчиков насиловали на глазах матерей. Потом всех забивали насмерть. Трупы бросали в реку.

В феврале 16-го русские начали генеральное наступление. Вскоре пал Эрзерум. В апреле взяли Трапезунд. Армия входила в безлюдные места. Армянские селения были разграблены и сожжены. Не было людей и в турецких аулах. При приближении русских турки уходили — боялись репрессий.

* * *

… Война стала рутиной. Известия с фронтов приходили неутешительные. На тысячи верст Европу перерезали рвы и траншеи. Гибли, задыхались в ядовитом дыму люди. После первых успехов в Галиции русские отступали. Отдали Польшу, отходили дальше на восток. Кавказ был далеко, но и здесь появились беженцы из Белоруссии. Хуже всего было то, что медленно, но верно приходил в расстройство механизм огромной страны. Плохо ходили поезда, бастовали заводы. Воровали пуще прежнего, кто-то на крови наживал миллионы.

В Москве заседали промышленники и земцы. Решили создать союз городов, земгор. Понемножку «брать» страну в свои руки. Пытались наладить производство оружия, обмундирования и лекарств, устраивали госпитали. Власти на их деятельность смотрели с недоверием, мешали, как могли.

Отделение земгора открыли и в Тифлисе. Жорж и Паша вошли в правление. Земгор постановил: «содействовать восстановлению нормального хода жизни и хозяйства разгромленного армянского населения». Жорж и Паша несколько раз ездили в прифронтовую зону. Восстанавливать, в сущности, было нечего. Армянского населения там уже не осталось.

Осенью 16-го Пашу откомандировали в Москву и Петроград. Вести переговоры с земгорским начальством. До Москвы Паша ехал поездом три дня — через Баку. Поезд часами стоял на темных полустанках — пропускал военные составы. В Москве Паша остановился как всегда в «Национале». Большого начальства в Москве не было — кто в Петербурге, кто на фронтах.

Пашу пригласили на торжественный банкет в «Славянском базаре». Там много пили, произносили прочувственные речи, и опять пили. В ресторане Паша впервые увидел пьяных до безобразия офицеров.

Утром на Николаевском вокзале в Петербурге Пашу встречал Леван Мухранский. Как всегда подтянутый, полковничья папаха, золотые погоны с аксельбантами. Паша заметил, что Леван постарел: седина в висках, мешки под глазами. У вокзала стоял казенный автомобиль с шофером в форме гвардии. Ехали по Невскому, запруженному конными экипажами и автомобилями. Надрывно звенели трамваи. Несмотря на сильный холодный дождь, народу на улице было много, среди толпы мелькало большое количество людей в серой военной форме.

Мухранские жили в казенной квартире на Миллионной. Люся бросилась Паше на шею.

— Господи, Паша, ты совсем не изменился…

Люся сильно пополнела и подурнела… А вот Костю, их сына, Паша совсем не узнал. Когда Мухранские уезжали, Костя был совсем ребенок. Теперь перед Пашей стоял бледный высокий мальчик в форме кадета Александровского училища.

На работу Леван отправился пешком. Паша пошел его провожать. Они миновали бурую громаду Зимнего дворца. Вышли на Дворцовую площадь. Дождь не прекращался. Уныло блестели мокрые торцы. Во влажном тумане проступали очертания арки Главного штаба. У входа в Штаб замерли часовые. Увидели Левана, щелкнули каблуками начищенных до блеска сапог. Леван небрежно козырнул и скрылся за тяжелыми дверьми.

Паша вышел на Невский. Дождь не прекращался. Паша подозвал извозчика.

— Куда поедем, барин?

Дел в тот день у Паши не было, он неопределенно махнул рукой.