Примечание: 1. В указанный расчет не включены сухари в количестве 2587 т при суточном расходе – 264 т (контингент 660 тыс. чел.), обеспеченность на 10 дней.
Если взять сухари в общее распределение, то обеспеченность удлиняется на 3 дня – по 14 ноября 1941 г. – при сокращении норм как по гражданскому населению, так и армии и флоту.
2. 3 тыс. т муки в Кронштадте в расчет не приняты.
ЛАЗУТИН
АНДРЕЕНКО
Ленинград в осаде. Сб. документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. СПб., 1995. С. 192–194.
Наш последний рубеж. Из воспоминаний ветерана Великой Отечественной войны, участника обороны Ленинграда Леонида Смирнова
Завод «Прогресс», на котором я работал вместе с отцом, эвакуировался. Кто, как мы, не уехал с заводом, перешли работать в его филиал. Но трудиться пришлось мне там поначалу всего лишь десять дней. Из пятнадцати рабочих сформировали бригаду, в которую вошел и я, и отправили на оборонные работы.
Утром 20 октября на трамвае мы доехали до Кировского завода. Кондуктор объявил: «Дальше – фронт». Часовые проверили документы, и мы, пройдя Красненькое кладбище, недалеко от корпусов больницы Фореля повернули влево к рабочему поселку с деревянными бараками. И вскоре услышали звуки винтовочных выстрелов, пулеметные очереди, свист пролетающих снарядов и их разрывы у Кировского завода. Нам указали место, где мы должны рыть котлованы под доты. Это было в нескольких десятках метров от огневой позиции 76-миллиметрового орудия.
Весь октябрь ртутный столбик термометра колебался где-то около нуля. Земля за ночь промерзала на 10–15 сантиметров. Она сопротивлялась нашим лопатам, даже ломы отскакивали. Тогда с Кировского завода привезли огромные стальные клинья с ручками из арматурной проволоки и кувалды. Но на пустой желудок восьмикилограммовой кувалдой долго не помашешь. Мы менялись каждые пять минут.
Хлеб привозили прямо на объект. Выдавали по 400 граммов даже по иждивенческим карточкам, на которые полагалось тогда 200 граммов. Я брал с собой карточку матери, чтобы получить для нее на 200 граммов хлеба больше. С каждым днем с продуктами становилось все хуже и хуже. С магазинных полок исчез последний деликатес – баночки крабов по шесть рублей. После целого дня тяжелой работы на холоде ноги становились ватными, и ужасно хотелось есть. Хорошо, что нас подкармливали в заводской столовой, а так давно бы протянули ноги.
7 ноября, праздничный день. Мы, как обычно, заехали на завод. В ледяном полумраке столовой несколько рабочих в верхней одежде и шапках сидели за столами и что-то хлебали. Топилась только плита на кухне, дрова и так были на исходе. Нам принесли по тарелке щей из мелко накрошенных зеленых капустных листьев, которые кто-то метко обозвал «хряпой». Через пару дней преподнесли новый «деликатес». Перед нами поставили по тарелке серой горячей жидкости, в которой плавали редкие жиринки.
– Суп из дрожжей. Других продуктов в столовой больше нет. Да и за него из карточки вырежут талончик на пять граммов жиров, – сказали нам девчата.
Живот сводит от голода. Запах от супа ужасный, но что голодному человек до запаха: какая ни есть, а горячая еда. Раз сварили, значит, съедобно.
Нам предложили еще по тарелке, но мы отказались, больше было не выдержать… Голод не тетка, потом мы были рады и этой горячей похлебке.
Мы не знали, что будет с нами завтра, послезавтра. Мы не знали тогда, что кочковатое низкое поле, рассеченное речкой Дудергофкой, на два с лишним года станет последним рубежом обороны, который не переступит нога вражеского солдата. Одно мы знали твердо: врагу в Ленинграде не бывать. Победа будет за нами.
Сейчас невозможно указать место, где мы строили доты в октябре-ноябре 1941 года. Когда я вижу те, что оставлены на память грядущим поколениям на Ленинском проспекте, мне кажется, что это наши.
Санкт-Петербургские ведомости. 2010. 7 мая.
Из выступления по ленинградскому радио писательницы Веры Кетлинской
19 октября 1941 г.
Семнадцать недель войны. Так немного… и так много!
Когда я оглядываюсь назад, на совсем недавнюю жизнь, которую можно определить двумя словами «до войны» – мне кажется таким прекрасным все, что меня окружало, и так ничтожно выглядит все, что тогда печалило, и так забавно кажется, что какие-то мелочи подчас беспокоили и волновали.