Ленинградская утопия. Авангард в архитектуре Северной столицы

Фантастов-утопистов и их читателей очень интересовало, как будет организован при коммунизме труд. Как удастся совместить две части формулы коммунизма «от каждого по способностям» и «каждому по потребностям»? Что, если люди будущего вообще не захотят трудиться, но будут требовать себе «всего — и побольше». Один из вариантов ответа дает Ян Ларри. Для людей будущего труд, даже неквалифицированный, будет радостью и поэзией. Они будут ощущать механизмы как продолжение собственного тела, их мощь — как свою мощь, их будут радовать ростки, выращенные собственными руками, они будут чувствовать наслаждение при мысли о том, что вносят свою лепту в общую работу, что помогают удовлетворить потребности своих товарищей в пище, в чистой одежде, в новых достижениях.

Других писателей эти картины пугали. Например, герой романа-антиутопии Евгения Замятина «Мы» рассуждает практически, как Павел Стельмах:

«Нынче утром был я на эллинге, где строится „Интеграл“, и вдруг увидел станки: с закрытыми глазами, самозабвенно, кружились шары регуляторов; мотыли, сверкая, сгибались вправо и влево; гордо покачивал плечами балансир; в такт неслышной музыке приседало долото долбежного станка. Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем.

Дальше сам с собою: почему красиво? Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы, в теперешней нашей жизни — только сознательно…»

Но этот персонаж (у него нет имени, только инициал Д и номер 503) сам живет в абсолютной несвободе, сам является покорным рабом неведомого Благодетеля, а кончает тем, что убивает свою возлюбленную за то, что она посмела не подчиниться существующей власти.

На первый взгляд кажется, что обсуждаемые Ларри и Замятиным проблемы бесконечно далеки от реального положения промышленности Советской России. В самом деле, ситуация здесь, как и во всех областях, было в 1920-е годы настолько тяжелой, что, казалось, людям просто не должно хватать времени на отвлеченные рассуждения.

Первая мировая война и то напряжение, которого она потребовала от промышленности, сразу показали техническую и экономическую отсталость России. И в первую очередь это касалось Петербурга — лидера во многих областях производства.

Накануне Первой мировой войны на долю Петербурга приходилось 18 % металлопродукции и 70 % электромеханических изделий, выпускавшихся в России. Однако его предприятия на 90 % снабжались заграничным углем. Поэтому с началом войны и, соответственно, с прекращением поставок из за границы, промышленность города стала испытывать острую нужду с топливе. Переключиться на электроэнергию и широкое использование торфа было невозможно вследствие общей отсталости энергетики. Одновременно ощущался острый недостаток цветных металлов. Не хватало также рабочей силы, так как многие квалифицированные рабочие ушли на фронт.

В первые дни после Октябрьской революции предприятия были национализированы. В стране все еще шли бои, большевикам требовались оружие и боеприпасы, теплая одежда для красноармейцев, а также паровозы, вагоны, речные суда, плуги, молотилки, веялки. 14 ноября 1917 года декретом ВЦИК был введен рабочий контроль на предприятиях. Его задачей было предотвращение саботажа и попыток хищения оборудования, сырья и топлива, охрана имущества, поддержание порядка и дисциплины на предприятиях.

В первые месяцы 1918 года в Петрограде уже действовало 534 крупных предприятия, в том числе 175 металлообрабатывающих заводов, 40 химических и 60 текстильных фабрик.

С марта по октябрь 1919 года петроградские предприятия выпустили 661 орудие и около 100 000 снарядов. На авиационных заводах в этот период было собрано 110 гидросамолетов, 155 сухопутных и 13 тяжелых самолетов типа «Илья Муромец». Также на фронт было отправлено 172 000 шинелей, 70 000 ватных телогреек, 19 000 полушубков, 663 000 пар обуви.