Ленинградские повести

Кажется, впервые профессор так себя бичевал, и так беспощадно. Лошадка была тому свидетельницей: процесс самобичевания Майбородова отражался на ее боках. Она резво бежала, кидая копытами комья вязкой весенней грязи.

Помня наказ Панюкова, Иван Кузьмич дважды устраивал привал, кормил лошадь овсом; завидев снегирей, лениво копавшихся в гнилых ягодах рябины, или сойку, которая на сосновом суку остервенело рвала оплошавшего воробья, щелкал лейкой с телескопическим объективом — мешкал на каждом шагу и к ночи не успел добраться до «Раздолья». Заночевал на окраине какого-то села, в большой новой школе. Приняли его там радушно, напоили чаем с вареньем, но молодые учительницы, как на грех, оказались слишком словоохотливыми. Утомленный верховой ездой, непривычной после многолетнего перерыва, гость уснул под их разговор да так и был оставлен в плетеном кресле за столом. Ночью он перебрался на приготовленную ему постель, утром его пожалели будить, он проспал и в дальнейший путь выехал поздно.

После вчерашней тряски все тело у него ныло, лошадь он не понукал, почти всю оставшуюся дорогу она тащилась шагом. В «Раздолье» — большое живописное село на двух, разрубленных глубоким оврагом холмах — Иван Кузьмич въехал только после полудня. Из правленческой избы, на крыше которой, как на лавке сельцо, стоймя стояла громаднейшая вывеска, расписанная во все цвета радуги, навстречу ему вышло несколько мужчин и женщин.

— Не вы будете Майбородов? — спросил один из колхозников, берясь за веревочное стремя. — Здравия желаем, когда так! Председатель колхоза Грачев. Ждем вас.

Иван Кузьмич был озадачен. Он считал, что в поездке с такой деликатной целью надо хранить строжайшее инкогнито, приготовился назвать себя врачом, учителем, в крайнем случае — простым экскурсантом, но отнюдь не профессором-орнитологом. Его намерения сорвал, оказывается, Панюков, который через два районных узла дозвонился вчера по телефону до «Раздолья» и предупредил Грачева, что к ним едет знаменитый московский профессор; позаботьтесь, мол, о нем, примите как следует: крупный человек.

При других обстоятельствах Майбородов оценил бы заботу гостиницкого председателя, но сейчас он подумал о Панюкове с раздражением и даже заподозрил Семена Семеновича в том, что тот не столько о нем, Майбородове, заботится, сколько о своей колхозной лошади. Положение создалось неприятное, и надо было из этого положения как-то выходить.

Лошадь увели на конюшню. Грачев познакомил Ивана Кузьмича с бригадирами, представил ему Анну Ивановну, круглолицую птичницу с задумчивыми серыми глазами, пригласил к себе в дом, где был накрыт стол к обеду.

Сам Грачев, высокий, жилистый, спокойный, оказался завзятым охотником. Тема для разговора сразу же нашлась, Майбородов разошелся и удивил колхозников своими знаниями природы. О хозяйственных вопросах правленцы говорить пока воздерживались, — видимо, ожидали, когда он сам начнет расспрашивать. А что это будет так — они не сомневались. Какой же представитель в конце концов не сведет разговор к состоянию озимых посевов, к подготовке инвентаря, к обеспеченности коней фуражом на весенний период. Разве только самый бездельный представитель. Да и тот хоть каких-нибудь сведений потребует от председателя и счетовода.

После обеда, подымив табачком, отправились осматривать хозяйство. В хороших колхозах так водится, и ни один заезжий человек осмотра общественного хозяйства не избежит. Майбородов обычай знал, покорно ходил от конюшни к свинарнику, от свинарника к новой кузне, от кузни к артезианской скважине, заглядывал в амбары, по локоть запускал руку в семенное зерно; на парниках его заставили пожевать зеленого луку, какая-то веселая доярка поднесла ему в коровнике глиняную кружку молока: за здоровье, мол, наших буренок отведайте. С трудом отказался, уверяя, что парного молока не пьет.

Дошли наконец и до индюшатника. Молодые птенцы носились по двору за весенней мошкарой, дрались — совсем непохожи были на индюшат Евдокии Васильевны. Майбородов не мог на них наглядеться.

— В прекрасном состоянии, в прекрасном! — повторял он одно и то же.

Анна Ивановна, в данном случае — хранительница дорогих для него секретов, скромно держалась в сторонке и застенчиво улыбалась.

— Уж скажете, товарищ профессор! — отвечала она, опуская серые свои глаза. — Что тут прекрасного? Обыкновенные. Вот летось были, председатель не даст соврать, на выставке в области первую премию за них колхоз получил.

— Не крути ты, бога ради, Лаптева! — перебил Грачев. — Не колхоз премию получил, а ты персонально получила. Зачем темнишь?