Ленни Голд в поисках самого себя. Бхуми

Меня, вечно оклеветанного, наказывали голодом, битьем, но чаще всего запирали в подвале.

Изначально там были застенки для покаранных рабов, потом место заключения для приговоренных священной инквизицией к пыткам и костру. А затем складские помещения. Хозяевам хватило благоразумия ни под что не использовать пыточные камеры. Только изредка там держали местных преступников до приезда карабинеров.

Как-то незадолго до 16-летия, после очередного оговора меня избили и заперли в одну из камер. В ней я еще не был. Я быстро пришел в себя, поел, что принесли. Отец, несмотря ни на что, всегда велел меня кормить. Перекусив, я растянулся на грубой деревянной кровати, закинул руки за голову и начал планировать свой уход из условно родительского дома, где никогда не был любимым.

Я вырос, окреп, мог делать любую работу, стараниями отца мог читать. Благо на вилле имелась солидная библиотека, которой мне разрешали пользоваться всегда, когда не работал и не был наказан. Меня ничто здесь уже не удерживало.

Мой взгляд скользил за квадратом света сверху, который со временем становился ярче и спускался тем ниже, чем солнце поднималось выше. И тут. что-то блеснуло. Сначала я не поверил своим глазам, подумал, что показалось, но блеск не исчезал. Я вскочил и подбежал к стене, куда так настойчиво зазывало меня что-то сверкающее на солнце. Это оказалась монетка, стоявшая бочком между камнями. Приглядевшись, я увидел, что здесь поверхность стены была более рыхлая. Ткнул пальцем, и он с небольшим напряжением вошел в слегка размоченную глину. Я начал проталкивать руку сквозь толщу стены, где легко, где с усилием, пока не почувствовал пустоту. Сердце радостно екнуло в предчувствии свободы. Я взял монетку, благодарно поцеловал ее. И выкопал руками проход из камеры. Всю самую трудную работу сделал за меня предыдущий беглец.

Лаз был узкий, как раз на человека, каким я был в свои 16. Я пополз. Немного погодя проход раздвоился. Но решение, куда двигаться, пришло чуть ли не сразу. Туда, где моя ладонь наткнулась на что-то, на ощупь похожее на брошь. Механически я сунул ее в карман.

Через некоторое время я выполз в каменный глубокий колодец. Он был слабо освещен полуденным солнцем из-за того, что сверху густо зарос растительностью. На его дне сидел скрюченный скелет в истлевшем одеянии слуги. Когда-то он крепко сжимал небольшой кожаный мешочек с дыркой, из-за которой терял драгоценности, а я по ним, как в сказке по крошкам, нашел выход. Я не побоялся взять мошну и заглянуть вовнутрь. Там оказались мелкие украшения, золотые и серебряные монеты и великолепное ожерелье. Его я множество раз видел на одном из портретов молодой женщины, прапрабабки отца. Мне очень захотелось отнести его своей настоящей матери перед уходом.

Меня весьма обрадовало то, что этот колодец не был закрыт решеткой, как все остальные в пределах замка. Именно так я понял, здесь еще точно не бывал. Сунув мешочек за пазуху, я полез по стене вверх, чего не смог сделать бедолага-воришка, благо, кладка не отличалась идеальной ровностью, да и ползучие растения с тонкими, но довольно прочными стеблями служили страховкой. Я выбрался наверх, осмотрелся вокруг и обнаружил себя в лесочке далеко за пределами замка. Шагнул за большой камень вблизи от колодца и чуть не свалился вниз. Под моими ногами пестрел наш городок, но скатиться в него желания не было. Я припрятал мешочек под этим камнем, обозначил его для себя ориентиром и абсолютно успокоился, быстро сообразив, что у меня будут деньги на первое время после ухода отсюда. Я взял ожерелье и пошел в замок отдать его матери, совсем не думая о том, как покажусь всем на глаза, ведь наказание было еще в силе. Я не признался, где нашел ожерелье, по этой причине меня вместо благодарности высекли за воровство, совершенное более ста лет назад!

Вызвался пороть меня сам хозяйский сынок, подросший, окрепший, красивый выродок. Отец только пожал плечами и ушел в свой кабинет. Он считал, что ему, человеку голубой крови, не пристало вмешиваться в отношения его сыновей от разных женщин. Меня избитого, как никогда раньше, заперли в самую дальнюю камеру. Из еды приносили только хлеб и молоко, факелы меняли регулярно. Воды же было много. Она сочилась прямо из стены и утекала по водосточному желобу куда-то вниз.

Пару дней я не мог даже пошевелиться. Когда боль немного притупилась, я решил обмыть раны водой. Но рубашка, пропитанная засохшей кровью, прилипла к спине. Чтобы не сдирать ее вместе с кожей на только-только затянувшихся ранах, мне ничего не оставалось делать, как я тогда посчитал, кроме как прислониться спиной к мокрой стене.

Я закрыл глаза и вдруг почувствовал такое облегчение, как будто меня обнял кто-то очень-очень близкий. Обнимали впервые за 16 лет! И это было непередаваемое блаженство. Такое, когда сердцу настолько тесно в груди, что оно хочет распахнуться от переполняющих его эмоций. Это было мое первое погружение в любовь без границ, сладкую и трепетную одновременно.