Ленон и Гаузен: Два клевых чужака (СИ)

— Да я как-то не заметил, — закатил глаза Гаузен, стараясь не касаться того, чем он еще недавно был так поражен, не обратив особого внимания, как нищий при этом обрадовался.

— И хорошо… Хорошо, что не увидел, милостивый господин, — умиротворяюще заверил безногий. — Ведь это такое душераздирающее зрелище! А мне не хочется портить настроение таким славным людям, как вы.

— Какой разговорчивый попался, — подумал Гаузен. — Надо бы его разболтать посильнее.

— Ай-я-яй, какая досада, — участливо запричитал Гаузен и прибавил. — Слушай, может, все-таки у тебя ноги погромы здешние отгрызли?

— Да вы что! Какие у нас погромы! К тому же всем известно, что погромы начинают есть с головы, а ноги оставляют на потом…. На студень! — при этих словах калека снова покосился на миску Гаузена.

— Да уж. Это тебе точно не пряники-коврижки, — согласился Гаузен, у которого с каждым новым словом аппетит пропадал все больше и больше.

— А может это был… дракон? — не отставал юноша. При этих словах оборванец снова уставился на него в непонимании, но Гаузен все же решил доиграть попытку до конца. — Ну облетал он себе округу, и вдруг… Ам-ням! И ног как не бывало.

Голодранец, не прекращая, смотрел на Гаузена все тем же настороженным взглядом, и юноша решил, что драконы тут тоже вряд ли обитают.

— Ну да, как же я сам не подумал, — притворно укоряя себя за забывчивость, произнес Гаузен. — Дракон — тварь брезгливая, сначала пожарит, а потом поест. Прямо как человек!

В этот момент аппетит у юноши пропал окончательно.

— А может, нежить какая местная… или призраки? — предпринял еще одну попытку Гаузен.

— Это как же мне призрак вдруг ноги-то отгрыз?! — не выдержал калека. — У него зубов нет, да и едят они всего ничего, только пугают до смерти! Какие-то ты странные вопросы задаешь, милостивый государь! Издеваешься, что ли, над моим увечьем?

— Что ты, что ты, — попытался примириться Гаузен. — Зачем мне тебя обижать? У каждого свои недостатки и стыдно их осуждать. У меня вот, к примеру… — тут Гаузен призадумался, что бы такое наплести, чтобы вернуть доверие нищего, — есть под штанами на одном месте один нарыв. Иногда зудит так, что ночами плохо спится. Да и то только на животе… И звать его Лекант, — чуть было не добавил Гаузен, но вовремя прикусил язык, не зная, чего следует опасаться больше — публичного оскорбления члена королевской семьи или разглашения имени хозяина, чего Лекант ему категорически запретил.

Нищий, судя по его лицу, не поверил Гаузену, но постеснялся потребовать наглядных доказательств. А, может, и принял его слова за чистую монету, но не считал, что подобное несчастье сравнимо с его увечьем. Так или иначе, он заметно успокоился, и Гаузен продолжил:

— Вот я и гулять стараюсь побольше… Лошадью-то не могу, разве что в телеге. И хотелось бы узнать, нет ли тут какого-нибудь поля, желательно поровнее да пораздольнее. А то за деревьями да за холмами по два чудища могут прятаться. Терпеть их не могу!

Нищий хитро прищурился, и Гаузен догадался, что одной лишь вежливостью тут обойтись вряд ли удастся.

— И рад бы рассказать, да у меня тут дело срочное… Монетку где-то здесь обронил на полу. Случайно не попадалась? — как бы между делом поинтересовался нищий.

Гаузен со вздохом сунул руку в карман и вытащил оттуда зазубренный медяк.

— Не эта? — устало предположил он.

— Вообще-то у меня была серебряная, — начал нищий, но наткнувшись на сердитый взгляд юноши, поспешно поправился.

— Но я ее недавно разменял, и сдача куда-то закатилась между досок. Как я вам благодарен, что вы ее нашли, милостивый вы мой благодетель!

Услыхав подобное обращение, Гаузен начал сомневаться, не переплатил ли он?

— Ну, так что это за место? — поторопил калеку Гаузен.

— Можно мне вашу тарелку, — осторожно попросил нищий, но, видя возмущение Гаузена, пояснил:

— Я только покажу… как на карте.

Гаузен с недоверием протянул ему свой обед.

— Есть одно место, — бубня под нос, нищий провел по ободку миски. — Ну очень плоское. Слева горы, — тут калека, к недовольству Гаузена, приподнял пальцами кусочек мяса. — Справа — лес, — при этих словах нищий вытащил из похлебки морковку и поставил ее носом вверх, будто бы изображая елку. — Там еще развалины, но ничего страшного, они мало кого привлекают. Так что не то, что погулять — заночевать можно. Заброшены, правда, немного…

— Слушай, а руины случайно не прокляты? — всполошился Гаузен.

Оборванец, по-видимому, не понимающий, чего ожидает услышать юноша, начал отвечать весьма неопределенно:

— Ну почему же сразу прокляты? Проклинают у нас обычно… погоду! Вот как встать с утра-то…

— С утратой ног? — не понял Гаузен и прикусил язык, вспомнив, что уже зарекся возвращаться к этому вопросу.

— Да нет, — не обратил в этот раз особого внимания на эти слова нищий. — С утра-то встанешь… Ни снег, ни жара… Не пойми что за погода. Неурожаи годами бывают! И чем только людям не приходится заниматься, чтобы прокормиться!

— Ты мне ответь, прокляты руины или нет? — перебил Гаузен, которого мало волновали местные новости.