Лента Мебиуса

– «А фамилия у вас русская – Голицын. А все русские – евреи, это все знают… Я когда в Америке был, мне рассказывали, что больше всего русских на Брайтон-бич, их там как собак нерезаных. И все эти русские на Брайтон-бич сплошь евреи».

– «Не знаю, – говорю, – в Америке не был. Не довелось. Может быть, там, и вправду, на Брайтон-бич, все тамошние русские являются евреями. Но лично я – не еврей. Я бельгиец».

– «Вы уверены?»

– «Что – уверен?»

– «Ну, что вы не еврей? А то, бывает, говорит, не еврей, а на самом деле…»

– «Похоже, – говорю, – они вам крепко насолили».

– «Кто?»

– «Да евреи же…»

– «Какие евреи?..»

– «Откуда я-то знаю, какие?!»

– «Что вы мне голову морочите?»

– «Ну вы же сами начали про евреев…»

– «Кто?! Я?!» У генерала и так-то глаза были навыкате, а тут он их так вытаращил, что, казалось, еще немного, и они у него выкатятся из глазниц и пойдут прыгать по кабинету.

Я понял, что имею дело с сумасшедшим. Или со страшным пройдохой. А он тем временем достает из ящика стола револьвер и кладет его перед собой. Минут пять смотрит на меня.

Причем смотрит чрезвычайно строго. Вот, думаю, не сознаюсь, возьмет да и шлепнет.

Потом генерал головой как-то странно мотнул и опять:

– «Так вы еврей?»

– Ты знаешь, его упорству можно было позавидовать. Но и я решил не уступать. Если бы я сказал, что я еврей, то это было вроде как предательство по отношению к предкам. И хотя мне на них, по большому счету, всегда было наплевать, тем не менее, у меня что-то внутри поднялось. Вроде патриотического сухостоя… Если уж какой-то засранный астроном упирался и твердил, что земля все-таки вертится, то почему я, Поль Голицын-Бертье на простой вопрос о национальной принадлежности должен признаваться, что родился под звездой Давида или под какой-то там еще… Я ничего не имею против евреев, у меня всегда было навалом друзей евреев, но здесь, что называется, нашла коса на камень. Пусть, думаю, расстреляет, но буду стоять на смерть.

– «Нет, не еврей, – говорю, – но если бы был евреем, то признался бы. Даже в гестапо…»

– «Слава тебе господи! А ваша девушка? Аннет, кажется? Она что, тоже не еврейка? Признайтесь, облегчите душу!»

– «А это важно?»

– «Что важно?..»

– «Национальность?»

– «Да, в общем-то, нет… – отвечает он нехотя, – хотя мне все уши прожужжали про мировой еврейский заговор…»

– «Кто, – спрашиваю, – прожужжал?»

– «Да есть тут такие. Двое. То есть два еврея. Братья Берковские. Они и прожужжали… Говорят, что если революция вдруг ни с того ни с сего начинается или еще что-то в этом роде, ищи еврея. То есть, значит, без евреев, не обошлось…

– «И вы?..»

– «А что я? Чем я лучше других? Тоже ищу еврея…»

– «Нашли?..»

– «Пока нет, надеюсь, с вашей помощью…»

– «А они сами-то кто, эти Берковские?»

– «Они-то? Я ж говорю, евреи…»

– «Ничего не понимаю…»

– «Думаете, я понимаю? Кстати, во время задержания при вас не оказалось никаких документов».

– «Купался я недавно в Сене… Они у меня и намокли, а теперь сохнут».

– «Вы что, в одежде купались?»

– «А как же иначе?! Октябрь ведь, холодно…»

– «Ну, конечно же, как это я не сообразил… А где они сохнут, документики-то ваши?»

– «А в Париже», – говорю.

Тут он очень огорчился.

– «Как же вы, господин Голицын, решились отправиться в столь дальнюю дорогу без паспорта? Нехорошо…»

– «Я и сам знаю, что нехорошо, Но король, – говорю, – велел. Разве с ним поспоришь?»

– «Ну, тогда, – вздохнул он с облегчением, – тогда совсем другое дело. Раз сам король… И все-таки, девушка еврейка?».

– «Сомневаюсь… Просто она сегодня плохо выглядит. Отпустили бы вы нас, господин генерал, а? Я ведь друг короля. Да и Аннет…»

– «А орден, – он привстал, перегнулся через стол и кончиками пальцев коснулся ордена на моей груди, – орден-то почему чужой нацепили?» И здесь я, признаюсь, пережал. Ты уж меня прости, Сонни. Я ему сказал:

– «Это король наградил меня за заслуги… – и опять за свое, – отпустили бы вы нас, господин министр?»

Генерал странно так на меня посмотрел и говорит:

– «Велики же, должно быть, ваши заслуги, если его величество наградил вас орденом, которым награждают только членов королевской семьи».

– «Да, – отвечаю, – должно быть, велики». Не думаю, что он мне поверил, но больше к этому вопросу генерал не возвращался. Потом генерал…

Король задумался. Когда это Шинкль успел пролезть в генералы? Действительно, ни на минуту нельзя Асперонию оставить без присмотра!

– Потом генерал, – продолжал Поль, – как бы размышляя вслух, сказал: – «Ну, вы, я вижу, человек честный, и вины за вами никакой я не усматриваю… А коли так, почему бы мне вас и не отпустить? У меня такой порядок, если выясняется, что человек чист перед законом, его тотчас же освобождают из-под стражи».

Я встал и рассыпался в благодарностях. Министр тоже встал и, пожимая мне руку, сказал:

– «И передайте королю, чтобы он на меня зла не держал. Работа у меня такая. Я солдат. Скажут, арестовать хлебопека, арестую хлебопека, скажут – короля, арестую короля».

Генерал помолчал. А потом как брякнет.

– «и еще передайте королю, я точно установил, что во главе заговора стоят его дочь и гофмаршал Шауниц. Такие вот дела…»