Лента Мёбиуса

– Вам о чем-нибудь говорит слово сиреномелия?

У обоих словно искра пробежала из глаз в глаза. Вик понял, что Кисмет не ломает комедию и не притворяется.

– Ваш подследственный украл экспонат ребенка-сирены? Но зачем?

– К сожалению, это тайна следствия. А почему вас так заинтересовала эта история?

– Я… я разыскиваю сенсационные случаи – вот почему, – на ходу импровизировал Стефан. – Несомненно, тот, кто ворует уродов, – сам тот еще урод.

Он на секунду прикрыл глаза, чтобы восстановить целостность своих сновидений. Фото искалеченных жертв, послания на стенах номера 6, телефонный разговор с этим полицейским. Никакой связи с ребенком-сиреной.

– Теперь очередь за вашей историей.

Стефан играл с огнем, но лейтенанта надо было заставить говорить. И он принялся рассказывать:

– Моя жена ничего вам не говорила о моем прошлом? О моих… странных состояниях?

– Нет, мы разговаривали в основном о ваших работах.

– У меня с самой ранней юности бывают такие… вспышки, озарения. Я могу предвидеть события, заранее знаю, что они произойдут.

Вик ничем не выдал того, что почувствовал. Селина верила в эту чушь, в духовную силу, в карму и во все такое… А он не верил. Только не он, сыщик из криминальной полиции, увлеченный шахматами, родившийся в семье полицейских. И все-таки он в эту игру играл, хотя и без всякого смысла: у Кисмета было алиби на вечер убийства.

– Вы хотите сказать… Видения?

– Не совсем. Это не интуиция, не предчувствия. Я не знаю, как это назвать. Я никогда в жизни не видел снов. То есть я, как и все люди, их видел, но абсолютно ничего не помнил. Так часто бывает у лунатиков.

– И я тоже не могу вспомнить, что мне снилось, если вас это успокоит. А вы лунатик?

– С детства; правда, к счастью, это случается не каждую ночь и я не ухожу далеко от места, где сплю. Так вот. Когда мне было лет десять, мой приемный отец все время брал меня с собой порыбачить в горных речках Вогезов. Вставать надо было очень рано, и, чтобы меня разбудить, он надевал старую маску Дракулы, ну, знаете, эти жуткие пластиковые штуковины с резинками. Где бы я ни спал – на полу, на кровати или в углу моей комнаты, – он наклонялся надо мной и легонько трепал по руке. А когда я открывал глаза…

– Странная манера будить ребенка.

– Уверяю вас, это действовало безотказно. Я всякий раз вскакивал. Он хотел воспитать меня в строгости, сделать из меня мужчину. Мой приемный отец был горцем, понимаете?

– Прекрасно понимаю.

– По вечерам, когда родители рассказывают детям сказки про принцесс, он говорил мне про всяких чудовищ, про волков-оборотней, которые меня утащат, если я не буду себя вести как мужчина, если буду бродить по ночам или плакать. Я был запуган и засыпал со спрятанным в душе страхом. Но я никогда не просыпался как от толчка, мне не снились кошмары, ничего такого. Ничто не выплескивалось наружу, все… собиралось и накапливалось.

– Так вот почему вы занялись изготовлением монстров. Все выходит теперь наружу через ваши руки.

– Так говорят и психиатры, к которым я ходил.

Он помолчал и снова заговорил:

– Это не сны, не видения, по крайней мере, я так думаю, но всю жизнь… я вижу, будто совершаю какие-то поступки, и вижу это настолько ясно, что потом неизбежно должен их совершить на самом деле. Это что-то вроде ощущения дежавю, только раз в десять сильнее.

Вик его перебил:

– Вроде как вы поднимаетесь по лестнице и говорите сам себе: «Но я уже шел по этой лестнице. Вот сейчас на площадку выйдет женщина». И в тот момент, как вы подумали, женщина действительно выходит на площадку, вот только вы не знаете, подумали вы заранее или в точности когда она вышла. Со мной это случается сплошь и рядом. Очевидно, это что-то из области физики, информация от каждого из двух глаз в мозг поступает со сдвигом во времени.

– Нет, со мной совсем другое. Я что-то делаю вне связи с логикой последовательности событий. Например, в 1998-м я ехал в экспрессе в Ренн. В то время еще разрешалось опускать оконные стекла. И вот в тот момент, когда я увидел красный дом с черной черепичной крышей, по которой белой черепицей было выложено «1918», я вдруг увидел сходящий с рельсов поезд. И это было настолько явно, что я рванул ручку экстренного тормоза и выпрыгнул из окна.

– Ого!

– В больнице меня собирали по кускам: более десятка переломов и множественные гематомы. Кто-то, конечно, погиб, но не я. Я чудом остался жив.

– А поезд?

Лицо Стефана исказилось.

– Я выпрыгнул прямо на повороте, там, где путь закругляется. Те, кто выжил, рассказывали, что поезд резко затормозил и сошел с рельсов. Эксперты дали заключение, что тормоза были неисправны.

Вик откинулся на подголовник и несколько секунд молчал.

– Черт возьми… Но если вдуматься, то поезд сошел с рельсов, потому что вы сами это спровоцировали.