Лента жизни. Том 3

Директор Зеньковской восьмилетней школы Николай Николаевич Тараканов определил меня на временный постой в дом бухгалтера местного колхоза «Рассвет». Хозяева выделили мне маленькую узенькую комнатушку, где жила раньше их старшая дочка, уехавшая оканчивать школу в тамбовском интернате.

Рядом с печкой у двери в мои «апартаменты» стоял новорожденный бычок с подвязанной под жгутиком на брюшке баночкой, которую он тут же по мере наполнения и расплескивал на пол. Но меня, рожденного и выросшего в селе, это нисколько не смущало.

Я был в плену у продолжавшего развиваться сильного чувства. По вечерам после уроков и дополнительных занятий в школе я садился за столик в своей каморке, отодвигал на потом стопку тетрадок, принесенных для проверки, и вдохновенно строчил новые стихи. Их было много, поверьте, десятка страниц альманаха не хватило бы напечатать сочиненное мною в те вечера. Одно из этих стихотворений начиналось строчкой, которую я носил в себе как камертон и некую поэтическую заготовку все четыре первых студенческих года. И лишь здесь эта строчка пригодилась и обрела продолжение.

Глаза любимой

Что такое любовь, мне никто не ответит,

Да и я никому рассказать не смогу.

Надо мною луна в бледном зареве светит,

Звезды падают вниз и блестят на снегу.

Точно так же глаза у любимой сияли.

Ты была хороша, словно иней в саду.

Мне ресницы твои лучше слов подсказали,

Где таится ответ, где я счастье найду.

Так сияйте огнем негасимым и вечным,

Лейте нежность в меня и ласкайте меня.

Я хочу, чтоб со мной ты была бесконечно,

Ведь любовью к тебе эти строки звенят.

1963, ноябрь, Зеньковка.

С разными вариациями вечная тема откладывалась во все новые и новые строчки, благо разлука лишь усиливала чувство, а нечастые встречи по выходным в Тамбовке, куда я приезжал навестить отца и мою математичку, заставляли писать и писать в надежде быть понятым моей избранницей.

Такое белое сиянье!

Такая ясная луна!

Морозное очарованье,

Тобою степь полным-полна.

Свеченье снега в полуночи,

Когда все звезды чуть видны,

Луна со мной обняться хочет,

Да не достать мне до луны.

Так ты, далекая, как небо,

Манишь меня, зовешь меня,

И я хочу сквозь явь и небыль

Коснуться твоего огня.

1963, ноябрь, Зеньковка.

Следующее стихотворение задумывалось как песня, и песней стало – нашей семейной, сокровенной, мотив к которой сочинила моя жена (та самая математичка). Мы ее певали не раз на домашних праздниках, знают и поют с нами изредка эти немудреные строки и наши дети.

И тогда, почти сорок лет назад, и сейчас мне не хочется ни слова изменить в написанном, как и в нашей совместной жизни не отрекаюсь ни от одного прожитого дня. Хотя было всякое…

Песня

Где ты, мой далекий, мой хороший?

Ночь спустилась тихо на поля.

Снится мне рассветная пороша,

В инее хрустальном тополя.

Звезды проплывают мимо окон,

В комнату роняя бледный свет.

Ты, любимый мой, сейчас далёко,

Мне к тебе пути-дороги нет.

Нет мне в снах покоя и отрады

Оттого, что в них приходишь ты.

Иней опушил деревья сада,

И стоят волшебные кусты.

1963, ноябрь, Зеньковка.

Постепенно лирический поток не то чтобы иссяк, но перешел в другое русло: мы с Ларисой объяснились и, более того, решили связать наши судьбы. В ту пору я написал следующие незавершенные стихи, в которых выступаю в роли некоего всамделишного учителя, хотя на ниве просвещения всю жизнь проработала именно жена, за что и стала под конец своей педагогической карьеры заслуженной учительницей России.

Ночная лампа,

Книжки на столе,

Тетрадки стопкой

Да цветок застывший…

Есть деревенька на земле,

Где я живу

И где тебя не слышно.

Иду ли в школу утром,

В ясный день —

Я вспоминаю голос твой, улыбку.

По грустному лицу

Разлуки бродит тень,

Да снег скрипит

Рассыпчатый и зыбкий…

1963, ноябрь, Зеньковка.

Практика близилась к концу, мои полгода честно были отработаны, в чем убедился посетивший меня в Зеньковке с проверкой преподаватель кафедры русского языка нашего института милейший и деликатнейший человек Александр Алексеевич Чешев. Он пробыл у меня в гостях сутки, посетил несколько уроков, разобрал по «косточкам» применяемые мною методические и прочие приемы, особо ругать не стал, хотя, наверное, было к чему придраться. Взамен я ему весь вечер, а ночевал он у меня же в комнатке, читал свои новые стихи.

Александр Алексеевич, фронтовик Великой Отечественной, стойко выдержал это и это испытание, благо коротать время нам помогала к тому же бутылочка доброго портвейна под щедрую деревенскую закуску моих хозяев.

Наутро Чешев уехал, а я вновь отправился в школу вместе с детьми наряжать елку. Близился Новый, 1964 год, и школьная елка была отнюдь не рядовым мероприятием для зачета практиканту, а именно тем праздником души, о котором так теперь тоскуется с годами.

Последний день года

За селом утонуло солнце

В снежно-белых сугробах-холмах.

Постучался мороз в оконце.

Огоньки засверкали в домах.

Ожидание новой удачи

И во мне, и во всех сообща.

Ну, конечно же, это значит —

Новый год к нам в окно постучал.

И недаром торопятся в школу

Малыши говорливой гурьбой