Леон и Луиза

P.S. Шесть часов спустя: сейчас 4.20 утра, после долгой ночи карандашных чёрточек и всех ящиков на борту. Тысяча двести восемь штук, нетто-, брутто– и вес тары из-за больших размеров в спешке не измерялись и потому неизвестны. Машина уже два часа стоит под парами, почтовый посыльный стоит на трапе и барабанит пальцами по перилам. На востоке светлеет, или мне кажется? Я должна окончательно запечатать моё письмо, прямо сейчас, тотчас, иначе оно не попадёт к тебе. Быстро в конверт, облизать и заклеить. Адьё, любимый, адьё!

ГЛАВА 14

Через несколько дней после вступления немцев в Париж волна самоубийств утихла, в город вернулся покой. Но немецкие солдаты не стали невидимы, как предполагал Леон, а наоборот распространились повсюду; в парках и на улицах, в метро, в кафе и в музеях, а особенно в универмагах, ювелирных магазинах, художественных галереях и мелочных лавках, где они на своё солдатское жалованье, которое благодаря новому обменному курсу многократно выросло в цене, скупали всё, что можно было купить за деньги и что не было приклёпано или приколочено.

В те дни казалось, будто с немцами в Париже установилась почти нормальная повседневность. Вермахт давал концерты духового оркестра под открытым небом в Булонском лесу и раздавал нуждающимся хлеб за Бастилией, он обеспечивал уборку улиц и создавал, поскольку все работники городского садоводческого хозяйства сбежали, рабочие колонны для ухода за цветочными клумбами в Тюильри. Комендантский час – поскольку он сдвинулся с двадцати одного на двадцать три часа, почти не отличался от приказа о затемнении, который издавало ещё суверенное французское правительство; а если какой ночной гуляка не попадал домой вовремя, самым страшным, что ему грозило, были несколько часов в полевой жандармерии, где их заставляли до рассвета чистить сапоги и пришивать пуговицы.

В конце июня парижские кинотеатры снова открылись и снова стали выходить газеты, которые по названию и по оформлению были на удивление похожи на парижские довоенные газеты; в Мулен Руж опять танцевали. Трактирщики, портные и таксисты имели хорошую прибыль, и ночами между площадями Бланш и Пигаль как никогда много женщин поджидали своих клиентов – преимущественно в серой военной форме.

Поскольку апокалипсиса не случилось, беженцы начали возвращаться в невредимый город – поначалу неуверенно и поодиночке, стыдясь очевидной бессмысленности своего опрометчивого бегства, а потом целыми толпами; в середине июня в Париже было вдвое больше жителей, чем месяц назад. Первыми вернулись торговцы, которые не могли надолго оставлять свои магазины без оборота, затем ремесленники и мелкие служащие, которых позвали назад их начальники, и евреи, заставив себя надеяться, что всё будет не так уж плохо, за ними журналисты, художники и театральные актёры, учуяв в новых временах свой шанс. К концу лета тут были и пенсионеры, которых неудержимо влекли назад их удобные кресла с высокими спинками, их домашние врачи и любимые скамейки в парке за углом, и, наконец, дети, для которых в начале сентября подошли к концу их самые длинные в жизни каникулы.

Леон покорился и жил дальше как получалось. Новые газеты – такие, как Petit Parisien, L’Œuvre или Je suis partout он не читал, потому что они, хотя и были напечатаны по-французски, но думали по-немецки, и в кино он не ходил, а проводил свои вечера у радиоприёмника. Он слушал обращения маршала Петэна по французскому радио и ответные возражения генерала Де Голля по Би-Би-Си Франции, он слушал новости швейцарского телеграфного агентства о войне в России, Северной Африке и Норвегии; он прикрепил на стену в кухне карту Европы и помечал движение фронта булавками, снял с банковского счёта десятую часть своих сбережений и купил на чёрном рынке золотые слитки, которые спрятал в гостиной под паркетом, а ещё изо дня в день он тщетно питал надежду, что из какого-нибудь уголка мира – куда доставил её банановый пароход карибской расцветки – до него дойдёт весточка от Луизы.

За всё лето от неё больше не пришло ни одного письма, и дикторы в новостных передачах ни разу не проронили ни словечка о судне «Виктор Шёльхер» или о перевозке золота банка Франции. Леон видел иронию судьбы в том, что в каждой мировой войне, которая ему выпадает, одна и та же девушка бесследно исчезает с его глаз. Но чем дольше длилась неизвестность, тем больше он заставлял себя толковать отсутствие новостей как хороший знак.