Леон и Луиза

С этого мгновения Ивонну интересовала только еда. Как только она открывала утром глаза, она хваталась за овсяное печенье, которое всегда держала в запасе. За завтраком она пила кофе с молоком целыми кружками, намазывала целиком полбагета толстым слоем сливочного масла и конфитюром. Кормление детей она, годами не имевшая никакого другого интереса, теперь полностью передоверила их отцу. И теперь, когда они отправлялись на пляж, она больше не думала об опасностях прибоя и течений, а равнодушно отпускала свой выводок, а сама совершала свою первую прогулку в кондитерскую, чтобы купить себе печенья «мадлен» и слоек с яблоками. После этого скоро наступало время аперитива и какой-нибудь закуски перед обедом.

Леон с удивлением смотрел, как его жена предаётся обжорству и превращается в существо, которое дремало в его жене двадцать два года и о возможности существования которого он никогда не подозревал. Равнодушие и холоднокровие рептилии, которое теперь проявляла Ивонна, стояли в огромном противоречии со всем, чем она была до сих пор. Этот заглатывающий, хрюкающий молох, должно быть, всё время поджидал в строгой хранительнице, которой Ивонна была во все военные годы; а эта хранительница, в свою очередь, таилась в непристойной диве, а та – в измождённой домохозяйке, которая, наконец, сидела в кокетливой невесте; Леон спрашивал себя, какими ещё метаморфозами огорошит его эта женщина в будущем.

Поскольку она всегда только ела и больше почти не двигалась, она очень быстро набрала вес. Выражение постоянной готовности к тревоге на её лице сменилось миной сытого довольства, иногда усталой досады. Дети взирали на неё с пугливым удивлением и держались от неё ещё дальше, чем обычно. За каких-то несколько дней её шея разгладилась, а бёдра и плечи округлились, потом разбухли пальцы и налилась грудь. Её голубые глаза, которые постоянно были слегка насторожённо выпучены, теперь с каждым днём всё глубже утопали в жировой прослойке вокруг глазных впадин. Поскольку уже скоро её платья начали трещать по швам, она в конце первой недели сентября поехала на автобусе в Бордо и купила три летние юбки, удобные и просторные. И когда 25 сентября она укладывала чемоданы для возвращения домой, свои старые, тесные платья военного времени она оставила в шкафу, зная, что уже никогда в жизни не сможет их надеть.

ГЛАВА 19

В тот день 26 сентября 1944 года, когда Леон Лё Галль со своей семьёй вернулся на улицу Эколь, на реке Сенегал в очередной раз закончился сезон дождей – как будто кто-то завернул кран. Новость об освобождении Парижа со скоростью пожара распространилась по Французскому Судану, достигнув самых дальних уголков, и словно по мановению волшебной палочки, с одного дня на другой проснулись к новой жизни все важнейшие учреждения колониального мира. По железной дороге вновь пошли поезда, а по реке Сенегал – пароходы, и снова заработала телефонная связь, а почта стала разносить газеты.

Но спецпоезд, который должен был забрать Луизу Жанвье и золото, всё не приходил.

Поскольку в бумагах, оставшихся от моего деда, других писем от Луизы не нашлось, нельзя сказать, каково ей жилось в то время. Но можно предполагать, что она очень тосковала в ожидании этого поезда или хотя бы письма от Банка Франции. Возможно, она сидела на своём собранном чемодане. Вполне возможно, что она уже раздарила свои вещи – зонтик от солнца, револьвер и заменитель москитной сетки – в ожидании скорого отъезда. Могло быть также, что она однажды не сама обкорнала себе волосы, а специально в воскресенье поехала в Каес к парикмахеру. Далее можно представить себе, что она, когда просохла грязь и по дорогам снова стало возможно передвигаться, съездила на велосипеде на электростанцию Фелу попрощаться с братьями Бонвэн и, возможно, предприняла с ними последнюю, как им казалось, прогулку к водоёму ниже быстрины, в котором бегемоты выкармливали своих детёнышей. Может быть, и так, что на обратном пути она подарила свой велосипед тому молодому деревенскому учителю по имени Абдулла, который добился стопроцентного посещения школы среди семи – двенадцатилетних детей своей деревни.

И потом я думаю, что каждая ночь, которую она проводила в кровати Джилиано Галиани, воспринималась ею как последняя.

А спецпоезд всё не приезжал.